Жан-Луи Кюртис - Парадный этаж

— Потому что на этой улице я видела тебя как-то вечером несколько недель назад.

— Меня можно увидеть на многих улицах города.

— Иоганнес! — крикнула она весело. — Не будь трусом! Когда мужчина идет на Банхофштрассе, у него вполне определенные намерения.

— Там бывает много туристов. Это весьма колоритное место. Туда ходят из любопытства.

— И из эстетизма?

— Может быть. Но ты-то сама, что там делала ты?

— Я была с ребятами.

— Тоже из любопытства?

— Нет.

— Сбор материала по изучению мелких язв капитализма?

— Мы набили морду одному хозяину.

— За то, что он эксплуатирует бедных проституток?

— Нет. За то, что он стукач. Опасный тип.

— Понимаю… Карательная экспедиция. Да, дорогая моя, ты открываешь предо мною волнующие страницы своей жизни… Если ты уже ходишь бить морду стукачам!

— Не я. Мои товарищи. Но ты увиливаешь.

— От чего увиливаю?

— Я задала тебе вопрос: зачем Банхофштрассе?

— Где ты видела меня несколько недель назад. Тебе следовало бы подойти и пожелать мне доброго вечера, это было бы вежливо.

— Я была не одна. И ты тоже. Ты был со «светской дамой».

— Ты не шутишь? Что-то не припомню, когда я прогуливал светскую даму по…

— Не припомнишь? Высокая брюнетка в мини-юбке, в кожаных сапогах выше колен и блузе с декольте до пупа… С кучей блестящих побрякушек — и в ушах, и на шее, и на запястьях… очень намазанная: веки зеленые, губы кроваво-красные… Может быть, немного яркая, но очень стройная, я это отметила. И видела, как вы вошли в гостиницу, над дверью которой был номер дома, семнадцатый, если не ошибаюсь.

— Какая память! — смеясь воскликнул Иоганнес. — Вот из тебя получился бы великолепный стукач!

Ни он, ни она не казались смущенными, хотя впервые коснулись такой интимной темы, как «личная жизнь»: долгое время инстинктивный стыд не давал им перейти эту черту. Но ведь Лисбет уже взрослая, их отношения стали более непринужденными; и потом, свой допрос она все время вела словно игру, хотя это была отнюдь не игра: просто притворство облегчало разговор. Иоганнес спросил:

— Ну и какой же ты сделала из этого вывод?

— Что духовная жизнь — еще не все и что эстетизм имеет свою оборотную сторону…

— Потрясающее открытие! Надеюсь, у тебя не вызывает удивления тот факт, что люди — существа сложные и в их жизни, наряду со светлыми полосами, бывают полосы темные.

— Нет, не вызывает. Я просто констатирую, что твой жизненный идеал, твоя система морали, наконец, не знаю, что там еще, не очень-то вяжутся… На переднем плане — благородные мысли об искусстве. На заднем — девочка в высоких сапогах… Получается дихотомия.

— Ну и что?.. Прежде всего, умоляю тебя, Лисбет, не употребляй таких слов, это же псевдоинтеллектуализм и, право, выглядит болтовней… Но коли ты находишь его подходящим, я тоже им воспользуюсь: а у тебя разве нет дихотомии? Я не спрашиваю в чем она, я не желаю знать, но меня очень удивило бы, если б у тебя ее не было, если бы и в твоей жизни не было какой-нибудь темной полосы.

Всем своим видом он показывал, что ждет ответа; и что-то словно передалось от него к ней: вопрос, догадка, желание умолчать… Лисбет не отводила своего взгляда от взгляда дяди, и губы ее искривила не то улыбка, не то судорога. Вдруг она скорчила физиономию, изображая притаившегося за углом наемного убийцу, статиста какой-нибудь мелодрамы.

— Т-с-с! — сказала она тихим напряженным голосом, — никому ни слова: я состою в мафии, шеф и его агенты подозревают меня и хотят ликвидировать!

Шутка заметно разрядила обстановку. Иоганнес рассмеялся. Однако подспудно он чувствовал, что шутка эта — не только шутка, что за этим шутливым признанием кроется другое признание, искреннее, но еще не высказанное.

— Ты потрясающий мим, — проговорил он. — Возможно, в тебе погибла актриса.

Это явно поощрило ее: она изобразила нескольких кинозвезд и одного или двух политических деятелей. Пародия получилась удачная, она свидетельствовала о ее исключительно остром взгляде: Лисбет схватывала самую суть, самое характерное. Иоганнес похвалил ее. Но то, что было сказано несколько минут назад, не изгладилось, оно угнетало их обоих и не давало забыть о себе: тема не была исчерпана, они оба чувствовали это. И Лисбет вернулась к ней, закурив новую сигарету и налив себе еще виски.

— Ты не сердишься на меня за Банхофштрассе?

— Нет.

— Правда, ей-ей?

— Честное слово, нисколько. Послушай, мы достаточно дружны, чтобы иметь право разговаривать о чем угодно. В какой-то степени мы свободомыслящие люди. Так-то!