Бернар Клавель - Тот, кто хотел увидеть море

— А если они придут, как быть?

Вентренье вздохнул, пожал плечами и, немного подумав, сказал:

— Ничего не поделаешь, придется обслужить.

— А если они не заплатят, тогда как?..

Она замолчала, вошел покупатель. Он, верно, понял, о чем шла речь, и с усмешкой сказал:

— Боитесь, что возьмут хлеб и не заплатят? Эх, темнота! Не беспокойтесь, мамаша, пожалуй, еще вдвое заплатят. Во-первых, чтобы показать, какие они хорошие: для пропаганды. А потом им это не дорого стоит, у них, можно сказать, каждая полевая кухня тащит на буксире прицеп со станком для печатания денег.

— Так оно, верно, и есть, — подтвердил Вентренье. — Говорят, они много покупают.

— Да только, если они надолго сядут нам на шею, наши деньги фукнут. Все к черту, девальвация! Воображаю, какие кислые рожи скорчат те, кто поднакопил деньжонок. — Он взял хлеб и, уходя, прибавил: — Мне наплевать, у меня в кубышке ничего нет.

— Вы его знаете? — спросила мать после его ухода.

— Нет, верно, беженец, у него как будто парижский выговор. Но то, что он говорит, не лишено смысла, — сказал Вентренье, направляясь к двери.

— Значит, придется продавать им хлеб? — еще раз спросила мать.

— Сам знаю, что не легко, а как быть? Я же должен был присутствовать, когда они пришли в префектуру. Думаете, мне было весело? Они победители, приходится с этим считаться. Пока… пока мы слабее их, — чуть слышно пробормотал он и сжал кулаки.

Он открыл дверь, потом опять захлопнул, вернулся к прилавку и посмотрел на мать.

— Я вас знаю, мадам Дюбуа, — сказал он. — Вы сумеете продать хлеб врагу и сохранить собственное достоинство. Но не прошло и четверти часа после их прихода, и уже нашлись люди, которые сами шли к ним, напрашивались на разговоры. И мужчины и женщины брали от них сигареты, ребята канючили шоколад. Я из окна видел. — Он подождал и, прежде чем уйти, прибавил: — Моя бы власть, я бы отвел душу — дал бы этим людям коленкой под зад.

Вентренье ушел.

Оставшись одна, мать села на высокий табурет. Положив обе руки на потемневший от времени прилавок, она долго сидела так. Она думала о Жюльене и в то же время вспоминала ту пору, когда еще держала булочную. И в лавке, как и в пекарне, ничто не изменилось. Те же железные полки, те же медные перекладины, те же матовые стекла в двери на кухню. Ей даже захотелось открыть эту дверь, но она не сочла себя в праве. Несколько минут она боролась с сильным желанием вернуться в то навеки ушедшее время.

«Как жаль, что нельзя вернуться в прошлое… Смешно… я просто дура».

Приходили еще покупательницы. Те, которых мать знала, задерживались на минутку, перекидывались несколькими словами. Одна из них рассказала, что маршал Петен запросил Германию, на каких условиях она согласится прекратить военные действия.

— Значит, скоро конец?

— Возможно, что да.

— А как вы думаете, те, что уехали, скоро вернутся?

Покупательница ничего не могла сказать. Никто ничего не мог сказать.

Затем пришли два немецких солдата. Один сказал:

— Хлеб.

Мать протянула им круглый хлеб. Они засмеялись. Тот, что спросил хлеба, порылся в памяти и наконец сказал:

— Маленький… маленький.

— Нет, — сказала мать, — у нас только такой. Хотите берите, не хотите — не надо.

Они все еще посмеивались. Оба были молодые. Высокие. На бритых головах — пилотки. Мать стояла перед ними. Лицо у нее было замкнутое, сердце сильно билось. Немец долго искал нужное слово в карманном словарике:

— Делить, — сказал он и вытащил штык.

Мать невольно отшатнулась, они расхохотались. Она быстро опомнилась. Взяла хлеб в одну руку, а другой махнула на штык:

— Нет-нет, уберите эту мерзость.

Ножом-гильотинкой она разрезала хлеб пополам. Пока она взвешивала, солдат опять листал свой словарик, потом показал на нож:

— Квалифицированный!

Оба немца снова захохотали, а мать проворчала:

— Психи какие-то.

— Ja, — сказал солдат. — Ja! [1] Да! ( нем. )

Потом они спросили шоколада, этого в лавке не было. Солдаты заплатили и ушли.

Как только за ними захлопнулась дверь, мать опустилась на табурет. Ее бросило в жар, руки дрожали.

Не успела она прийти в себя, как вошел новый немец. Он был старше тех двух и пониже ростом. Лицо круглое, одутловатое, каштановые волосы, черные глаза. Войдя, он приложил руку к пилотке.

— С добрым утром, мадам.

Он улыбнулся матери. Она ждала. Его взгляд стеснял ее. Немец молчал, и тогда она спросила:

— Что вам угодно?

— Я бы хотел получить хлеб. Французский хлеб, вкусный, как пряник.