Олег Журавлев - Соска

Дмитрий Сергеевич повесил на всякий случай кулон обратно на шею и отправился через пепельный океан делать раскопки.

Историческая справка.

31 августа 1953 года в районе Семипалатинска СССР произвел испытание водородной бомбы. Для чистоты и полноты эксперимента в сухих степях Казахской советской социалистической республики был построен целый город-времянка. В город без названия была проведена железнодорожная ветка. Как перед всемирным потопом в Ноев ковчег, на объект огромными эшелонами были доставлены растения, насекомые животные и люди… Каждой божьей твари по паре. Все участники эксперимента РХ89112-с дали добровольное или почти добровольное согласие в нем участвовать. Большинство из них составляли психически больные люди, а также пожизненно заключенные и смертельно больные партийцы.

На прочность должны были быть проверены дома, строительные материалы, бомбоубежища — все, что можно проверить в условиях, максимально приближенных к реальным.

С первого захода «кончик света» не состоялся — у бомбардировщика, несущего бомбу, отказала створка люка. Эксперимент возобновили на следующий день. И был взрыв, единственный в истории человечества взрыв водородной бомбы.

Тихопомешанный Дмитрий Сергеевич — персонаж выдуманный, хотя, возможно, и имеющий прототипа. Пациент палаты «Особый случай» и голубь с датчиком — персонажи реальные.

Геннадий Сергеевич Полежаев дочитал рассказ до конца, захлопнул тетрадь и зачем-то покачал головой. На его элегантной, налысо выбритой макушке полыхнули люстры.

Не поворачивая головы, Полежаев осторожно покосился на женщину. Та сидела через десяток стульев от него почти в самом углу коридора и нервно поглядывала на часы. В боковом зрении стройные ножки дамочки сливались с каблуками, образовывая подобие ножек циркуля.

Полежаев тоже глянул на Patek Phillippe на своем волосатом запястье, затем перевел взгляд на соседку, в открытую. Та поежилась, но не ответила.

Всем своим видом незнакомка давала понять, что она, во-первых, раздражена необходимостью тратить время перед закрытой дверью, а во-вторых, совершенно не ждет, что элегантно одетый господин с лысой головой и приятной ниточкой усиков над верхней губой с ней заговорит. Хотя и мог бы: в коридорчике они одни и, скорее всего, по одному и тому же делу. Это было бы не совсем неуместно.

Полежаев задумчиво провел холеной ладонью по обложке тетрадки. Дешевый картон истрепался и покрылся шарушками. На обложке был нарисован неказистый попугай.

Полежаев рассеянно ковырнул ногтем выпученный глаз птицы. Обратил внимание на свой ноготь. Он показался владельцу не совсем ухоженным, и Геннадий Сергеевич машинально поднес его к глазам.

Надо бы сходить на маникюр… Черт побери, а ведь можно было печатать! Совсем, совсем недурно. Почему же мы не обратили внимание? Наверное, из-за того, что рукописный текст. Обленились, черт побери! И почерк легкий… А вот тот первый, про звонок самому себе, был гораздо слабее. Гораздо.

Из-за закрытой двери донеслось шевеление, и она мягко открылась.

В проеме появился Хабибуллин.

— Извините, что заставил вас ждать. Проходите, пожалуйста.

Полежаев встал и, поправляя складки на брюках, нарочно замешкался, пропуская вперед незнакомку. Та уверенно прошла в кабинет первой, высоко держа голову.

Гм… И сзади все неплохо. Кто же она такая?

Он вошел следом и закрыл за собой дверь.

Гости оказались в небольшой комнатке, которая являлась частью большого помещения, отгороженной от него занавеской из мутного зеленого пластика. В этой своеобразной кабинке стоял простенький стол с компьютером и два стула на стальных ножках

— Еще раз приношу свои извинения. — Хабибуллин глянул в экран компьютера. Его очки блеснули синим. — Садитесь.

Сам врач устроился с другой стороны стола, перед компьютером.

— Вы не знакомы друг с другом?

— Н…нет, — сказал Полежаев, поворачиваясь к даме.

— Не знакомы, — твердо резанула дама. — Я, конечно, понимаю, что кто-то должен, как вы выразились, «засвидетельствовать». Еду через весь город. Ужасные пробки. Просто нереальные. А тут, извините, перед закрытой дверью полчаса…

Я таких не люблю, — сказал сам себе Полежаев. — Что же там за занавеской? И почему так холодно?

— Еще раз извините меня! Его селезенка выдала неповторимую мелодию. Записывал.

Селезенку? — мысленно опешил Полежаев.

— Я ведь любитель органной музыки, — продолжал человек в белом халате. — В смысле «музыки органов». Не побоюсь помпезного словца: это было шедеврально, просто шедеврально, честное слово. Однако давайте я вас лучше познакомлю. Вы — единственные люди, которые Степану Афанасьевичу были близки.