Олег Журавлев - Соска

А нужное мгновение ушло навсегда. Сразу же, как будто только этого и ждал, за спиной зазвенел телефон, мать зашевелилась, реклама кончилась, а решимость испарилась, словно ее и не было. Всё.

Сложилась именно эта комбинация. Из миллиона других. Она могла и не сложиться. Например, мама малышки могла не отдавать занавески в стирку. А через занавески Даша ничего не увидела бы. А занавески она отдала именно в этот день, потому что, например, взорвалась скороварка и облила супом всю кухню. Или потому что в прачечной была смена знакомой, какой-нибудь Тамары Васильевны. А скороварка взорвалась, потому что… И так до бесконечности, вперед назад и в стороны во времени и в пространстве. Падение соски было запрограммировано еще до того, как был вырыт котлован под завод на юге Китая, до того, как человек придумал соски, до человека. Может быть, когда какой-нибудь глупый мшистый ихтиозавр поскользнулся в маслянистой грязевой жиже, сломал коготь и заревел от боли…

— Поговорила? — спросил Валерка, не разжимая губ.

Нормальный парень, честный, спортсмен.

— Она слышать ничего не хочет, — соврала Даша.

— Значит, судьба такая…

Через несколько минут видавшая виды Валеркина «девятка» где-то затормозила. Даша вылезла, посмотрела последний раз этими глазами, пошла.

А Валерка долго сидел и ждал за рулем, как нахохлившийся обиженный воробей, и спрашивал себя, почему мир так устроен, а не иначе. Смотрел сквозь слезную пелену на женщину которая везла на санках кулек с будущей фабричной звездой, а из кулька торчал розовый нос-пуговка, слабо шел пар, и размеренно ходила взад-вперед соска, смотрел на мужиков у задранного капота оранжевой «Нивы», смотрел на небо, смотрел и ждал.

Мужик пнул по замерзшему колесу, ругнулся и пошел в его сторону.

— Брат, дай спичку, ни черта не разглядишь…

— Не курю.

— Я тоже. В Москву жмем. Третие сутки уже.

— Как же мне плохо…

— А?

А потом она вышла оттуда, куда ходила, бледная, как вареный яичный белок, легко села, но промерзшая машина все равно противно заскрипела, слабым голосом попросила отвезти домой…

Вечером спортсмен Валерка напился. Сделал он это впервые в жизни, основательно, и когда на суде спрашивали: «Объясните, почему вы его били?» — не мог вспомнить ни кого бил, ни почему. В голове бедняги настойчиво крутилось колесо оранжевой «Нивы», какой-то ребенок в санках, закутанный как куколка бабочки, бездонные Дашкины глаза, когда она садилась в машину, выйдя оттуда , и почему-то смятая банка из-под растворимого бразильского кофе. Кстати, с нее драка, кажется, и началась…

В зале суда присутствовали телевизионщики и запечатлели хулигана на пленку. Именно в этот день на местном телевидении выдалось «окно», и за неимением более интересных сюжетов камеру доверили стажеру: послали делать репортаж в городской суд…

Снятому материалу повезло необычайно. Он подпал под какую-то социально-плаксивую, тематически-страдальческую передачу в самый раз. И передаче повезло. Что-то там, в высших телевизионных кругах, пошло не так, кто-то там твердо убрал чью-то там настойчивую руку с холодным камнем, которая лезла под юбку, новое бредовое реалити-шоу перенесли на неделю «в связи с отказом ведущей озвучивать новый проект», и передача с Валеркой пошла в центральный эфир.

Совершенно естественно, но передачу про криминальную обстановку в селах и весях необъятной в эфир дали именно в тот день, час и даже минуту, когда г-н Самойленко Г.М., вице-президент СКБ-банка, путался в рукавах дубленки в коридоре своего бескрайнего лофта, жена торопливо чистила мужнины Gucci неудобной щеткой ручной сборки, а шофер весело стращал: «Как есть опоздаем, Глеб Михалыч, поторопиться бы надо!»

Глеб Михайлович торопился: опаздывать никак нельзя, французские партнеры очень расстроятся, если он не прилетит этим рейсом, а следующий самолет уже завтра, а что там будет завтра, одному богу известно, а на Ленинградке как всегда пробки.

Про Валерку заговорили в тот момент, когда он, уже обутый и с дипломатом в руках, целовал жену в душистую щеку.

— Присесть на дорожку, Глебушка! — встрепенулась она.

— Эх ты, чуть не забыл! Спускайся, Анатолий, заводи.

Глеб Михайлович прошел за женой в зал, присел на уголок кожаного канапе и вдруг увидел на необъятной плазме с выключенным звуком промерзший городишко.

Само собой разумеется, Глеб Михайлович был уроженцем этого самого городишки, где, еще в коммунистах, заведовал каким-нибудь коммунально-хозяйственным отделом. Быть может, именно его рука вывела закорючку «Не возражаю» на уголке того самого заявления, что решило судьбу молодой семьи? Молодоженам выделили пятьдесят квадратных метров, а спустя год у них народилась малютка в передничке «Стать большим» с пуговкой вместо носа. А Глеб Михайлович втайне скучал и тяготился столицей и, когда на экране появились обзорные кадры, не мог, ну просто никак не мог не задержаться еще на пару минут, размягченный от ностальгии, чувствуя сладкий кадык аж где-то во рту…