Александра Созонова - ...Либо с мечтой о смерти

— Красиво… — мечтательно протянула девушка. — Хотя представить, как толпа сочетается с простором, трудновато.

— Это здесь нам трудно представить. А там… Еще особое место — райские библиотеки и галереи. Сложно сказать, больше в них книг и полотен, чем на земле, или меньше. Туда не попадает «чтиво» — графоманы и эпигоны, не попадает извращенное и разрушительное. Но при этом всё сгинувшее и сгоревшее на земле там нетленно. Одна только Александрийская библиотека, спаленная фанатиками, занимает несколько залов.

— Ох… — Она улыбнулась блаженно. — А не заблудишься, не потеряешься в таком изобилии?

— В том-то и дело, что заблудиться там невозможно! Каждый текст, или картина, или скульптура имеет ауру, подобно человеческой. Свою наглядно видимую, слышимую, осязаемую, обоняемую душу. И ты мгновенно чувствуешь, насколько эта душа близка твоей. И выхватывешь с полки «свою» книгу, «свой» фильм.

— О да! — живо откликнулась Юдит, привстав от волнения. — У текстов и картин есть души, я давно это поняла. И у фильмов тоже. И это поистине удивительно.

— Я то и дело влюбляюсь в отдельные тексты или фильмы, как в уникальных, не похожих ни на кого, очаровательных и потрясающих существ.

— И я! Совершенно так же. «Я никто. А ты — ты кто? — пробормотала она, и я хотел было откликнуться, не сразу поняв, что это стихотворение. Но не успел, к счастью. — Может быть тоже никто? Тогда нас двое. Молчок! Чего доброго выдворят нас за порог. Как уныло — быть кем-нибудь — и весь июнь напролет лягушкой имя свое выкликать к восторгу местных болот». Что за славную душу породила Эмили Дикинсон. Хорошо быть никем.

— Никем и ничем…

Юдит притихла, словно выплеснув в эмоциональном порыве все силы. Я поддержал ее молчание. Было хорошо.

Выйдя из блаженного оцепенения, снова наполнил чашки.

— Знаешь, что из уничтоженного пожаром мне жаль больше всего? — спросил, когда мы выпили.

— «Комнату вечности»? Запасы кислоты?

— Нет. Одного текста. Я мельком пролистал его, когда убирался в комнатке, заваленной плодами терапии творчества. Выхватил три-четыре фразы — и озноб по спине: словно сам это написал.

— Если написал сам, какой интерес читать?

— Странно, что это надо объяснять. Думал, поймешь.

— Прости — привычка спорить, на автомате. Я поняла.

— Знаешь, она необычно заканчивалась, это повесть. Последняя глава состояла из нотной линейки с двумя нотами: ля и си.

— И всё?

— И всё. И Ниц это сжег. Пустил пеплом.

— Все-таки ты тупица, Норди, — она постучала костяшками пальцев по ближайшему валуну.

— Почему?

— Кто полчаса назад заливал с блаженным видом про райские библиотеки?

— А-а.

— О-о-о, — передразнила она, как девочка. — И прочитаешь, и с автором встретишься. Будет безумно романтично, если это окажется родственная душа, пресловутая половинка. — Лицо Юдит скривилось. — Прости, если уколола. Розовая пошлятина, ненавижу.

— Это любительский текст. Графоманский. Такие не проходят в высшие библиотеки.

— Значит, как-нибудь обнаружите друг друга по сходству аур.

— А насчет половинок и родственных душ я не был бы столь категоричен.

Юдит фыркнула.

— Тогда объясни, будь добр, отчего я не встретила ни одной, ни единой-единственной такой души за всю свою долгую долбанную жизнь?!

Беседа грозила выйти за рамки договоренной благости и сладости, и я отчаянно прикидывал, как не допустить этого.

— Помнишь, Роу спросил тебя после реинкарнационного трипа, не встречала ли ты в этой жизни спасенного тобой в прошлом паренька? Это должна быть очень близкая душа, любящая и благодарная.

Юдит придвинулась вплотную и принялась внимательно изучать мое лицо. Потом резко откинулась назад и расхохоталась.

— Что с тобой? — Я не на шутку встревожился.

Она хохотала, запрокинувшись, заливисто, стуча кулаками по траве, задыхаясь.

— Норди… ха-ха-ха-ха!.. Норди тот самый благодарный паренек… Ха-ха-ха!.. Приползший выразить свою благодарность перед самым занавесом…

Обидевшись, я отполз к кастрюле и наполнил свою чашку. Только свою.

— И мне! — прозвучал капризный голос.

— А можно я задам тебе один вопрос? Очень личный. Скорее всего, неприятный.

Она неуверенно кивнула.

— Валяй.

— Мне очень странно, что у тебя есть маленький сын, но ты никогда о нем не говоришь. Лишь мельком упомянула в эссе. Почему?

Юдит нахмурилась и отвела глаза в сторону.

— Можешь не отвечать! — спохватился я.

— Почему же, отвечу. Только коротко. Своего сына я отдала в бездетную семью дальних родственников. Через месяц после рождения. И с тех пор — а прошло два года — ни разу не видела и не наводила о нем справок. По двум причинам. Первое: чтобы его не полюбить. Все, кого я любила, видишь ли, от меня уходили — на тот свет, или ближе, но все. Без исключения. И второе: чтобы моя зловещая карма не коснулась его, даже самым краешком. Если ему суждены несчастья, то не оттого, что он мой сын, моя кровинка, мое продолжение. Я отрезала его от себя — как ножницами пуповину. Щелк! Навечно. Без комментариев, хорошо?