Александра Созонова - ...Либо с мечтой о смерти

— Тогда я хотела знать ваше мнение, сейчас не хочу. — Она остановилась и посмотрела на меня через плечо. — Что вы так удивляетесь? Знайте, я солипсистка. Отсюда и все кажущиеся странности в общении и поведении.

— Как-как? Солипсистка? — Я был ошарашен.

— Вы плохо слышите? Или вам незнакомо это философское понятие? Обратитесь к Гуглу, а я спешу.

— Я знаю, что означает это понятие.

— Вот и умница. Солипсист — значит, нет иного сознания в мироздании кроме меня. Вы все — составные части моей необъятной психики, бескрайнего внутреннего мира. Кусочки пазла, из которого состоит моя вселенная.

Я продолжал недоумевать.

— Вы это всерьез? Не шутите?

— Вполне. А отчего вы так удивляетесь?

Я медленно прошел разделявшие нас три метра.

— Помилуйте, всегда считал солипсизм подростковым мировоззрением. Апогеем инфантильной самовлюбленности, либо серьезным психическим нарушением — если человек производит впечатление взрослого. Чем-то вроде шизофрении.

— Вы несете полную чушь, милейший.

— Почему же? — не сдавался я. — Назовите хоть одного более-менее великого или хотя бы известного человека, который имел бы солипсистское мировоззрение.

Мара скептически скривила яркие губы.

— Умные люди, как правило, не трубят миру о том, что других сознаний не существует. Но в своих творениях намекают об этом, и другие умные люди способны читать между строк. Несомненным солипсистом, к примеру, был русско-американский гений Набоков.

Набокова, к стыду своему не читал, поэтому возразить было нечем. Но я быстро нашелся:

— И гений может быть душевнобольным — чему немало примеров в истории.

Мара расхохоталась.

— Вам не удастся меня обидеть, как бы вы ни пыжились! Считайте меня подростком, считайте самовлюбленным ребенком, считайте шизофреничкой. Мне все равно, что обо мне думает крохотная частичка меня. Это не задевает — разве что слегка щекочет. Продолжайте щекотать меня: смеяться всегда приятно!

Мне же ее смех не был приятен, и потому попытался углубить тему.

— Я вам не верю, что бы вы ни говорили и как бы звонко ни хохотали. Вы пытаетесь меня разыграть, ввести в заблуждение, но не слишком успешно. Не может взрослый, умный и весьма креативный человек быть солипсистом. Хоть убейте меня на месте.

— Убивать на месте не буду, — она обмахивала покрасневшее от смеха лицо платочком, отчего мои ноздри ласкал пряный аромат. — Это неинтересно. Меня нисколько не волнует, верите вы мне или нет. Возбуждение ваше поначалу показалось забавным, но уже стало надоедать. Думаю, пора раскланяться и побежать каждому по своим делам.

— Постойте, — упорствовал я, пытаясь заглянуть в омут этой странной души, увидеть дно и обитающее там (водоросли? самоцветные камушки? безобразные чудовища?) — Объясните в таком случае: зачем солипсисту кому-то мстить? Пытаться уничтожить чью-то душу? Где логика? С точки зрения солипсиста, душа во вселенной одна-единственная — его собственная.

Я был уверен в железобетонной прочности аргумента и ждал смятения или хотя бы смущения. Ничуть не бывало.

Мара взглянула на меня, словно на школьника младших классов, ляпнувшего у доски несусветную глупость.

— А почему я должна быть логичной? Чтобы соответствовать вашим ожиданиям, вашим прямолинейным и твердолобым установкам? Увольте. Взамен логического мышления — на редкость занудливой и заурядной вещи, надо сказать — я наделена массой иных качеств, не в пример более ценных и ярких. Сами же упомянули мою креативность. Гении взбалмошны и непоследовательны, знаете ли. Унылая логика — удел посредственностей. Видным представителем которых вы и являетесь, судя по нашему диалогу.

И вот на этом мы расстались.

Я улучил момент и задержал Юдит, когда она направлялась на групповую медитацию.

— Знаете, Юдит, сегодня я его видел!

— Узника? — догадалась она.

— Да. Имел счастье побывать в его темнице. Похожа на палату для буйных в сумасшедшем доме: вся обита матрасами.

— И как? — в серых глазах загорелся интерес.

— Что — как?

— Как он вам показался? Есть за что любить и ненавидеть с такой неистовой силой? Немыслимо хорош собой?

Я пожал плечами.

— Дело вкуса. Скорее, смазлив: испанец со смоляными волосами и тугими ягодицами. Впрочем, и это в прошлом: обрюзг. Наверное, хорош в постели, но об этом судить не мне.

— Разве можно такого возненавидеть?

— Я бы не смог. Мне он внушал жалость. Смешанную с отвращением.