Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

На узкой скамейке, слева, рядом с дверью, сидит спокойный, молитвенно-огражденный от прочего мира, монах, ни одна линия на лице которого не заканчивается обрывистой прямой — все с восточными завитками и виньетками: взвивающаяся виньетка бровей у переносицы, в рифму — витиеватая виньетка линии ноздрей, щедрой аркебузой выгнутая виньетища носа, черной бороды. Я, уже перед тем как выйти на двор, подхожу, подсаживаюсь на секунду — и, чтобы ненароком не оскорбить, заговариваю на всякий случай на английском:

— Извините, я хотела вас спросить… Я, собственно… Не знаю, как вам объяснить — заранее говорю: любой ваш ответ ни коим образом не убавит во мне веры ни на единое горчичное зернышко. Господь, несмотря на все мои грехи, за всю мою жизнь дал мне столько чудес, что я не просто верю — я знаю. Для меня не может быть большего чуда, чем Божье присутствие и Божья бесконечная любовь, которые я ощущаю, даже сквозь тернии земной жизни, всю свою жизнь, всем сердцем. Поэтому…

Монах удивленно поворачивается — и со вкусными фигурными виньетками армянского акцента говорит:

— Можете говорить по-русски.

Я говорю. Я безусловно говорю.

— Хотела бы еще раз, — говорю, — оговориться, перед тем как задать вопрос: я ни на секунду не сомневаюсь, что Бог, если Ему понадобится, в силе совершить любое чудо — гору бросить в море — или сотворить новую вселенную за секунду — или спасти душу. Уж что уж там говорить о такой мелочи, как зажечь огонек в темноте. Кроме того — я верю, что даже если два верующих во Христа крещеных нищих бомжа, в пустыне, или на пыльной обочине, или на городской мостовой, с верою, помолившись, преломят хлеб — Господь будет с ними, как и обещал — и с этими нищими, вне зависимости от их физического местонахождения, в эту секунду будет вся полнота вселенской церкви. Я просто хотела бы получить честный и однозначный ответ — без всякого символизма и обиняков.

Монах еще удивленнее на меня смотрит.

Я говорю. Я говорю дальше. Не зная, как бы выговорить слово, чтоб никого не оскорбить.

— Я просто хотела бы знать, что происходит: это действительно чудо схождения огня — или просто традиция, церемония?

Монах, очень уютно сложив крестообразно руки, говорит, всё с таким же армянским раскусыванием русских звуков:

— Бог же не обязан нам давать чудо по расписанию. Бог несколько раз в древние века действительно сотворил здесь это чудо схождения огня. Теперь мы просто повторяем эту традицию — возжигая лампаду, молясь о схождении Божьей благодати на этот наш огонь. Я вам могу точно засвидетельствовать: чудесные исцеления от этого благодатного огня, если с верой прикоснуться к нему, действительно происходят. Это как зримое воплощение схождения Божьего Духа. Вы же сами только что сказали, что Господь обещал быть там, где двое или трое соберутся во Имя Его. А здесь тысячи истинно верующих собираются. Так что тот факт, что мы зажигаем лампаду сами — благодати никак не уменьшает.

Я уже краем глаза все последние секунды видела какое-то странное выражение на лице затормозившего рядом с нами крепенького безбрадого батюшки с блюту́зом от мобильного телефона в левом ухе — но уж совсем не ожидала, конечно, такого поворота: батюшка набрасывается на монаха, и кричит ему, на чистейшем русском:

— Ах ты армянская морда! Еретик! Мало вам морду били за вашу клевету! Ты на колонну, вон, разбитую, при входе посмотри пойди!

Я вскакиваю, говорю:

— Братики, только не бейте друг друга! Хотя бы сегодня! Хотя бы здесь! Я не переживу этого…

До крови не дошло. Разошлись.

Я выхожу во двор. Жар.

Израильские полицейские, в зеркальных вытянутых гуглах, отражающих огромный квадратный каменный храмовый двор (как каменную пригоршню, зачерпнувшую жар), выставляют железные выгородки.

Я сажусь, подальше от суеты, со стороны ступеней, у каменной завалинки — сажусь прямо на каменные плиты, — и в эту секунду чувствую, сквозь дырку на джинсовой голени, как обжигающе горяч камень. Хостум для ящериц.

С некоторым чувством вины вижу, как вновь прибывшие рвутся через кордон израильской полиции — из-за которого я только что по собственной воле, из-за боязни давки, вышла. Коротко стриженный, белокурый, бычьего покроя серб Радован, отрекомендовавший себя, как «беженец-бизнесмен, живущий в Германии», и не сумевший только что незамеченным махнуть через выгородку, на чудовищном английском рассказывает про несправедливости политики во всем мире.