Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

— Честное слово — это было красиво: я просто руками взмахнула — буквально на пальцах показывала одно слово… у нас с Ильей чисто филологический спор возник…

— Ведите себя как ни в чем не бывало! — быстро взяла режиссерские функции на себя Лаугард, — у которой было вытянулось на секундочку в ужасе лицо, но опереточные подробности, кажется, не то чтобы примирили ее с катастрофой — но хотя бы заставили заценить красоту произошедшего. — Улыбайтесь! Надо вести непринужденный разговор. А то сейчас Воздвиженский нам такой скандал тут закатит! Потом, без него все обсудим.

И еще через несколько секунд неожиданно твердо выдала:

— Ладно, не волнуйся, Лен. Чё-нить придумаем! Найдем решение… Сходим в посольство, в конце-то концов. Не смертельно. Расслабься.

— А что за станцию мы проезжали? Кто-нибудь запомнил?! — воодушевился вдруг оригинальнейшей идеей Влахернский. — Может быть, сейчас, сразу же, на следующей остановке вылезем — и найдем?

— Щаз! Днесь! Щаз мы прям — пойдем по откосам ползать! Отличная мысль, Илья! — уже не просто «успокоилась» и «расслабилась» (как просила Лаугард), а откровенно хохотала Елена. — Главное — записать название железнодорожной станции, где все произошло — это же как водится, в истории!

— Влахернский, немедленно оставь в покое лямки рюкзака, сядь, и улыбайся! — инструктировала режиссер Лаугард. — Сядь вон туда к окну и займи непринужденную позу. Главное — сейчас, когда Воздвиженский войдет, говорить и выглядеть всем как ни в чем не бывало! — Лаугард и сама села, чуть вздернув нос, сложив ручки паинькой на колени, посматривая, кокетливо, на дверь, и поигрывая головой и плечами как будто балансирует какую-то маленькую старинную плоскую шляпку на макушке. — Надо говорить о чем-нибудь нейтральном… Вот, Марьяна сейчас тут без вас рассказывала, что ее в детстве, оказывается, тайно крестила бабушка. Давай, Марьяна, расскажи, что дальше!

— Да! — простосердечно и робко подтвердила Марьяна, чуть встревоженная общим кавардаком — но тут же послушно успокоенная уверенной маскировочной деятельностью Ольги. — Я и вообще не знала об этом, до недавнего времени… Надо же вот так, как произошло, что я сюда с вами поехала… Я ведь никогда о вере толком и не думала раньше…

В двери́, чуть качаясь, появилась кружка Воздвиженского:

— Марьян-Марьян! Давай, расскажи: и что? Что дальше? А бабушка-то сама в церковь ходила? — подначивала застенчивую рассказчицу Лаугард.

— По откосам… — вдруг прыснул в кулак Влахернский, памятуя обещанное обшаривание железнодорожных путей в темноте.

Ольга, всё не теряя надежды постановочно выстроить правдоподобную оживленную беседу, громко, забивая сомнительные подхохатывания Влахернского и отдельные всхлипы Елены, скрипуче, дикторским голосом, подстегивала побочный сюжет:

— Ну, Марьян?! — и трясла ее за руку.

— Ну да, ходила иногда — по праздникам… — растерянно, не зная, куда в этой нависающей грозе ей пристроить свой жаворонковый тембрик, крадучись продолжала Марьяна. — А потом перестала ходить… дедушка ей обещал фингал набить, если еще раз пойдет — сказал: «Ты что, хочешь, чтоб нас всех с работы из-за тебя выгнали и на канатчикову дачу отдыхать отправили?»

— Дедушка, говоришь, ей фингал набить обещал?! — в восторге переспросила Лаугард. — Ой, не могууу! — и под прикрытием этой малосмешной информации сама уже начала кудахтать от смеха.

— Что это с вами? — Воздвиженский напрягся.

Сделал еще один шаг, внутрь купе, прижав кружку к животу. Резко и неодобрительно, как в прицел, обвел глазами всех по кругу, по часовой стрелке: сначала Елену, потом Влахернского, потом Ольгу, потом Марьяну. Которых уже прорвало — причем сквозь громогласный гогот пробивались еще, доходчиво и доверчиво довешиваемые Марьяной, подробности из нелегкой атеистической жизни семьи.

— Что это вы все такие веселые? — Воздвиженский, не отнимая кружку от пуза, пристально перемалывая всех глазами, сделал еще один шаг внутрь купе, как в засаде, озираясь, прищурился — и вдруг быстро крутанулся, и, в упор, как в бешенной рулетке, выпучился на виновницу:

— Лена? Ты, что, наши документы потеряла?!

Слёзный хохот уже выпростался, наконец, из малопристойного прикрытия: Ольга — как некогда пребывавшая в партии сомневающихся «ехать или не ехать в Кальварию», до того как Елена выправила эту (потерянную теперь ею же) бумажку, — взяла миротворческие функции на себя.

— Да ладно, Саш, чего ты так напрягся? Все поправимо! Не сталинское же время сейчас, в конце-то концов. Что за трагедия?