Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

— Я, что — виноват, что здесь странички так плохо сделаны? Мы так не договаривались — что ты еще и критиковать под руку будешь! На пружинках бы сделали!

— Нет, Илюш, так нельзя — надо взять кусок бумажки и записывать.

В блокноте листки, как она прекрасно знала, исписаны были уже абсолютно все — и даже на самом-самом последнем, еще недавно пустовавшем, красовался эскиз Рижского Домского собора, сделанный ею на Баховском концерте, изнутри.

Елена открыла висевшую на шее ченстоховскую сумочку-кармашек, и извлекла единственный обнаруженный ею там кусочек бумажки: а именно их проездной документ — заверенный нотариусом, аккуратненько сложенный вчетверо, список группы:

— Как ты думаешь, ничего, если мы вот здесь вот… на обороте? А? Перевод набрасывать будем… — и доставала уже для Влахернского ручку.

Но тот внезапно развопился:

— Нет! Мы не будем ничего записывать! Только сразу, с лёту! Мы же договорились же! Такие правила игры! Всё! Готова концовка! Слушай:

Кто за́мка не имеет днесь — тот завтра вряд ли хижину построит. Кто ныне одинок — надолго осужден таким остаться: он ночью будет спать. И даже видеть сны. И просыпаться. И ждать, пока деревья снова станут распускаться. Вне покоя.

Дождавшись развязки, Елена покусилась было поскорей выдрать разлезающийся уже в его лапах блокнот.

— Ну уж нет! — хищно вцепился Влахернский в игрушку. — Чур, я теперь для тебя выбираю — а то ишь ты — издеваться надо мной! И переводи с лёту, как есть, не смей записывать! Вот, вот, это вот, давай хотя бы маленькое! Вот это!

— Слышишь, любимый… — перевела, «как есть» Елена простенькое начало.

— Постой-постой! Geliebte! Это же ведь женский род! Он же к любимой девушке обращается!

— Заткнись, пожалуйста. Не перебивай! — Елена, отпихивая и прогоняя пальцы Влахернского со странички, как каких-то наглых насекомых, наступая на них, давя их своими ногтями, все-таки исхитрилась блокнот выцыганить. — Всё! Отдал мне — теперь это мое дело, как переводить. «Днесь» несчастный! Я ж не лесбиянка, чтоб к «любимой» в стихах обращаться! Будет мужской род… Всё, не перебивай… — зажав блокнот в правой руке, и уже в него не смотря, она высунулась в окно, и, сглатывая ветер, повторила:

— Слышишь, любимый, взнимаю я руки…

— Что за глагол такой у тебя: «взнимаю»?! Нет такого глагола! — Влахернский удобно устроил оба толстеньких локотка на раму окна и тоже выложил морду на ветер.

— А у Даля он есть! И вообще — как я сказала, так и будет.

— Да нет, ну что это значит взнимать?! — Влахернский не унимался, явно все еще дуясь за ее критику.

— Ну не совсем же ты идиот, Влахернский, чтоб не понимать, что это значит?! — развернулась к нему в игровом запале Елена. — Ты мне всё своего «щаз» простить не можешь?! Мелкая месть!

Влахернский тыркнулся опять было своими пальчиками и носом в блокнот — что-то ей показать и доказать, — но был грубо от литературных источников отрезан.

— Все, Илья! Не смотри в блокнот больше! Смотри на руки!

Отвернувшись, аннигилируя Влахернского окончательно, Елена высунулась в окно почти по пояс и громко выговорила:

Слышишь, любимый: взнимаю я руки — слышишь ли звук? Жест одинокий, рождающий звуки, слышат все вещи вокруг…

Дирижерски вскинув расслабленные руки на волну встречного ветра, она доходчиво показала, что значит «взнимать». И в эту же секунду их единственный документ, список, заверенный нотариусом, до этого не слишком изящно зажатый у нее между левым мизинцем и безымянным, был вырван у нее ветром — на долю секунды ожил, затрепетал — зрелищно, но молниеносно быстро, белой птицей пропорхнул перед носом Влахернского и исчез в темноте.

Елена и Илья — открыв рты, оба с каким-то одинаковым, эстетского рода восторгом от произошедшего: «Этого не может быть!» — застыли. Второй реакцией — накрывшей через несколько секунд — было оглянуться, не идет ли со своей кружкой Воздвиженский, — и, с расчётом его опередить, броситься с повинной в купе.

— Давай я скажу, что это я потерял?! — семеня за Еленой по коридору, почему-то виновато бормотал Влахернский: благородство его сияло просто-таки на недосягаемых высотах тамбурных лампочек — особенно после игровых обид.

Но Елена уже рванула дверь в купе:

— Оля, Марьяна, вы будете смеяться, но у меня только что улетел в окно наш список. Счастье еще, что блокнот со стишками Рильке не выронила!

— Только Воздвиженскому не говорите! — в один голос выпалили вдруг разом все четверо.