Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

— Во́йна! — поджав исполинский подбородок, повторил ксёндз, тяжело сложив руки на груди крестом и с какой-то параноидальной пристальностью наблюдая за малейшими их реакциями с высоты своего роста, с башни маяка.

По радио замелькала нарезка: на русском, из советского диктора, зачитывавшего обращение ГКЧП: «Над нашей великой родиной нависла огромная, смертельная…», — диктор тяжко сглотнул слюну на меже фразы.

— Зависла большая такая, огромная ж… — мрачно докончил мысль диктора Влахернский, нервно хохотнув.

— Ну подожди, Илья, давай послушаем! — схватилась за него обеими руками и затрясла Лаугард, не известно еще какого конструктива ждущая от новостей.

Удивительней всего было то, что польские радиожурналисты даже и не пытались переводить запускаемую в эфир кусками гэкачепэшную блевотину: для поляков более чем достаточно, видать, было знакомых до боли интонаций, стилька, тембрика, запева: «Насаждается злобное глумление над всеми институтами государства (опять тяжкое сглатывание слюны: диктору показали лимон)… Воспользовавшись предоставленными свободами, возникли экстремистские силы… (сглатывает: лимон показали, но съесть не дали)… Создавая обстановку морально-политического террора… Из-за них потеряли покой и радость жизни десятки миллионов советских людей… Каждый гражданин чувствует растущую неуверенность в завтрашнем дне…»

— Вот бляди, а… Мало крови пролили еще… — не выдержала «потери покоя и радости» Елена, забыв и про торчавшего рядом ксёндза, и про языковую прозрачность.

— Так, Лену в посольство мы с собой не берем! — по-деловому, предприимчиво, откомментировала Ольга. — А то нам не документ проездной, а дулю с маком… — и тут же чуть отойдя от ксёндза, аккуратно добавила: — А вообще, надо ли нам туда идти, в посольство-то? А? Может, он прав? — покосилась Ольга на великана. — Может, остаться надо? А? Как вы считаете?

— Ну, переждать какое-то время было бы в этой ситуации разумно, — неожиданно поддержал ее Воздвиженский.

— Да вы что, рехнулись? Немедленно надо ехать! — встрепенулась Елена, в ужасе думая уже только об одном: что может произойти с Евгением из-за введения чрезвычайного положения. — Кто знает, что случится завтра? Может, эти козлы вообще границу закроют и мы не сможем въехать!

— Хорошо, Леночка. Успокойся. Мы пойдем сходим, сейчас, прямо к открытию, в посольство, узнаем что и как. Но ты, пожалуйста, не ходи с нами. Не нужно осложнять ситуацию. А то ты еще начнешь с ними там… дискутировать… — вежливо отваживала ее Ольга.

— Ой, конечно, ехать скорее — к маме… — подхныкивала Марьяна.

Собственно, Елене на посольство было уже наплевать — нужен был в эту минуту только телефон: с грозным ксёндзом даже и заикнуться про «позвонить в Москву», разумеется, не решилась — и, пряча глаза от выскальзывающей откуда ни возьмись сталинской высотки, понеслась к ближайшему международному переговорному пункту. Обнаружила, что ченстоховскую телефонную карточку умудрилась где-то из кармана выронить. На последние деньги заказала разговор. Упаковала себя внутрь до удивления знакомой (по рамам и перемычкам, исчириканным шариковой бессмысленной ручкой, с матерными зазубринами) кабинки и набрала Крутакову на Цветной. Никто не отвечал. Еще дважды набрала. Еще раз. Еще раз. И ждала мучительно долго. Тут же, плюнув на политесы, позвонила ему домой — родителям — одна ведь только фраза нужна — наплевать, если его самого не услышу — лишь бы услышать обыденное: «Евгения нет дома» — понять, что за ним не пришли, не арестовали — мало ли что еще, в ее бешено разыгравшемся воображении, произойти могло. Но и дома у Крутакова никто не отвечал.

Набрала матери — не отвечает. На даче ведь сейчас, наверняка, нервничает.

У Темплерова был беспробудно занят телефон. Ему, верзусом интеркалярисом, набирала между всеми остальными звонками. Занято, занято, занято, опять занято. Так, что Елена уже подумала: не отрубили ли эти скоты ему линию сразу же? Чтобы до него не могли дозвониться западные корреспонденты?

Набрала Ане — никого.

Кто, кто еще может быть сейчас в Москве?

У Дьюрьки телефонная линия хрюкнула, звякнула и разродилась моложавым, звенящим голосом Дьюрькиной матери:

— Алё?

— Здравствуйте, это я, Лена. Я из Варшавы звоню, пожалуйста, скажите в двух словах, что там у вас происходит? Что на улицах? Вы были в центре? Кто-то вышел? Дьюрька где? Как мне с ним связаться?

— Лена, о чем ты говоришь? — четко, чеканно, с неестественной разборчивой расстановкой, как будто вдруг вытянувшись перед телефоном навытяжку, произнесла Дьюрькина мать. — Неужели ты не понимаешь, что мы с Дьюрькой ко всем этим событиям не имеет ни-ка-кого отношения? Дьюрьки нет дома. Он с университетом на картошке. И не надо, пожалуйста…