Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

— Реб Цемах и я учились в одной ешиве, — сказал реб Менахем-Мендл своему ученику, чтобы тот понял, что должен поблагодарить гостя за свое спасение. Однако Хайкл стоял как в воду опущенный. Он кусал губы и думал, что виноват во всем его отец. Если бы отец не затеял с ним ссору из-за того, что он замахнулся стендером на табачника, он бы Вову сегодня так пихнул, что тот бы руки-ноги переломал.

— По мне, так лучше совсем прекратить учебу, лишь бы не иметь дела с пьяницей, — взорвался Хайкл и поспешными шагами вышел из синагоги.

— Способный, но горячий и грубый, — вздохнул реб Менахем-Мендл и рассказал реб Цемаху, кто родители Хайкла, как торговец табаком помог ему и по какой причине между ними возникла ссора. Реб Цемах улыбался, будто ему как раз понравилось то, что этот паренек такой гневливый.

— В нынешние времена у сына Торы должна сильно кипеть кровь, чтобы он мог противостоять этому миру. А сына этого пьяницы вы знаете?

— Говорят, и, похоже, это правда, что этот сынок торговца табаком малость придурковатый. А почему вы о нем спрашиваете, реб Цемах?

— Я открыл начальную ешиву в Валкенике [90] Местечко в окрестностях Вильны. Старое польское и русское название — Олькеники. Современное литовское название — Валкининкай. и ищу учеников. В Вильну я приехал из-за вас, реб Менахем-Мендл. Хочу пригласить вас главой ешивы. Я был в вашей лавке, чтобы расспросить о вас, разговаривал с вашей раввиншей и видел, каковы ваши доходы. «Горе мне, ибо я увидел вас в таком положении» [91] Трактат «Шабат», 33. ! По поводу себя самого я должен сожалеть еще больше, «горе мне, ибо из-за того, что я согрешил, весь мир стал для меня тьмою» [92] Трактат «Авода зара», 8. . Из-за ссоры с главой наревской ешивы и из-за богатой партии я забыл, сколько в меня вложил Новогрудок ради того, чтобы я что-то сделал в этом мире. Однако я вырвался, и вы, реб Менахем-Мендл, тоже должны вырваться.

— Я уже давно мечтаю целиком посвятить себя изучению Торы. Проводить урок с учениками — это мне по вкусу, но сомнительно, что жена на это согласится, — сказал реб Менахем-Мендл, дергая себя за бородку.

— Я с вашей раввиншей уже побеседовал в лавке. Сказал ей, что и на этом свете, когда вы станете главой ешивы, вам будет легче, чем теперь, когда вы состоите при клее и дратве. После того как устроитесь в Валкенике, вы привезете туда вашу семью, — ответил Цемах, и реб Менахем-Мендл подумал, что ломжинец остался таким же, как и был. Он всегда разговаривал с уверенностью в себе и сейчас тоже говорит как некий властелин. Однако, может быть, это знак свыше? Если ломжинец раскаялся, вернулся к вере и сумел отбросить образ жизни богача, то он наверняка сумеет уговорить его жену, чтобы она освободила его от торговли сапожными принадлежностями.

Обыватели разошлись, и реб Менахем-Мендл тоже ушел. Синагога осталась пустая и полутемная. Только в одном освещенном уголке дремал над святой книгой какой-то отшельник, а в другом углу Цемах Атлас читал вечернюю молитву. Он долго стоял, произнося «Шмоне эсре», а в ушах у него все еще звучал плач опозоренной жены пьяницы. После этого он уселся на скамью и, раскачиваясь, забормотал. Его тень протянулась по полу до самой двери, раскачиваясь вместе с ним. Задремавший над святой книгой отшельник проснулся. Гость рвал на куски его душу своим плачущим напевом мусарников. Отшельник погасил оплывшую свечу, стоявшую над его стендером, и отправился в женское отделение синагоги, где имел обыкновение ночевать. Цемах остался сидеть в густой темноте. Его рыдающий напев зазвучал еще печальнее и громче. Горе мне, ибо из-за того, что я согрешил, весь мир стал для меня тьмою. У Адама, первого человека, были глаза, способные видеть до края света, но влечение к сладкому плоду с запретного древа познания добра и зла заслонило свет в его глазах, и мир покрылся для него мраком.

Меламед реб Шлойме-Мота сидел в комнате с сыном и доказывал, что тот должен стать ремесленником. Он ведь видит, что получается, если принимать помощь от чужих. С табачником он расплатиться не может, реб Менахем-Мендл делает ему одолжение, а обыватели у печки в синагоге спорят о том, стоит ли ему быть евреем, посвятившим всю свою жизнь изучению Торы, как будто у него нет родственников, которые могли бы о нем позаботиться. Но когда он начнет сам зарабатывать, никто не станет его учить, как жить, его еще и уважать будут за то, что он помогает матери тащить тяжелый воз жизни.