Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)

— Сенокос нады начинать. Ходил поляну смотреть. Поляна в лесу есть. Я ее чистил, да и подзаклеверил. Пора. Один кошу: бабка у меня не может. А сенокос то там, то тут. Где на проценты, где все мое. Бабка в колхозе помогает, а я тяпаю да тяпаю. Так-то и я в колхоз хожу, не отстаю: надо кому-то работать. А в сенокос уж за свое. Корова у меня да овечки. Вот и тяпаю от Иванова дня до белых мух. Глядишь, и насобираю. Завтра на поляну пойду.

Солнце уже припало к верхушкам далекой березовой рощи, и роща вся запылала, осветилась, зардела. По увалам, еле приметный, закурился на теневых скатах папиросный дымок тумана. Волглой свежестью веяло из низин. В кустах у речек запересвистывались птицы. И первый раз крякнул на луговине дергач.

— Знаешь. Анатолий Федосеевич, — недоумевая обратился я, увидев, что тропка переходит в заброшенную дорогу с заплывшими, заросшими колеями, — вроде, помнится мне, здесь деревня стояла?

— Да не одна, — откликнулся Щепов. — Тут Кошурином идем, дальше Старый Починок будет, потом Зяблухи. Там одна жилая изба — Агашка-монашка живет. А этих давно нету.

— Вот жалко-то, — вздохнул я.

— А чего жалко? — сказал Щепов. — Куда их, к ляду? Их еще до войны свозить хотели, война помешала. Куда при нынешнем хозяйстве с хуторами? Пусть поближе к центру живут. Центр-то теперь в Новоселках.

— Так ведь и народу меньше стало?

— Меньше. Мало народу. Еще вот мы, старые опенки, держимся. Эх, бывало, здесь на лугах в сенокос выйдут, на гребь… Луга не видно из-за бабьих сарафанов. А теперь моя Настёна да еще пять старух. Вот те и все.

— Плохо, — подытожил я.

— А чего плохого? Полно-ка ты. Едет народ, ну и пусть едет. Рыба идет на глубь. Ничего тут худого нет. Малость бы побольше, конечно, нады. А так, посуди ты сам, ну ежели бы все, как до войны, остались. И ребят нарожали. И те тоже остались. Чего бы делать-то стали при теперешней технике? Валенки валять? Сейчас, правда, ноем. А глядишь, вашего брата ученого нужда-то щиплет новую машину соображать. В прошлом годе уже машина пришла — сразу сено подбирает и прессует. Во! Люди уходят, машины приходят.

— Но ведь без людей-то все равно… — начал я.

— Придумают, — махнул Щепов папироской. — Сейчас, слышь, заводы-автоматы есть. И для нас когда-нибудь дойдут.

Признаться, для меня такие рассуждения были внове. Обычно при встрече деревенские деды вспоминали добром прошлое и жаловались. Не зная, стоит ли развязывать разговор дальше, я замолчал. Тем более — мы подошли к Пескову.

Я узнал его: каменные столбы ограды у кладбища, красивую, но порядком облезшую церковь, сельскую улицу с двумя порядками домов и тот дом, на отшибе, на пригорке, в окружении берез.

После того как я побывал тут подростком, мне этот дом часто представлялся в воображении, даже снился. Я стал с годами читать русскую классику и все барские дома, описанные в книгах, представлял именно как этот дом.

Шли годы, я вырос, побывал в музеях, в настоящих бывших помещичьих усадьбах и сейчас разглядел, что дом моих грез — обыкновенный, деревенский, правда, по-северному огромный. С домом был связан через сени, которые здесь называются мостом, еще более внушительный двор. Над двором, разумеется, располагалась поветь, куда сено завозили (на второй-то, скажем, этаж) иногда прямо на лошади по бревенчатому взъезду. Взъезд в настоящий момент сгнил и чуть держался, но видно было, какие тут были накатаны бревна и насколько капитально все это рубилось.

Щепов указал, куда мне зайти за ключами, и направился к себе, пообещав навестить. Я взял ключи у молчаливой старухи, которая подала их, ни о чем не спрашивая. Пожалуй, любому бы отдала. Я открыл два ржавых замка, засветил карманный фонарик и шагнул в дом.

Внутри, как и во всяком запущенном строении, стоял нежилой запах. Окна снаружи были забраны досками, и я переходил из комнаты в другую, посвечивая фонарем. Сохранилась кое-какая мебель, темные иконы в двух киотах, и в светелке было навалено всякой рухляди, в том числе и для переплетного дела разные приспособления — дед переплетал. Затем я поднялся на мезонин, где находились книги.

Окно на мезонине не заколотили, и последние отблески заката проникли сюда. Вдоль двух параллельных стенок расположились полки с книгами, около окна стоял шаткий столик, но вроде бы под красное дерево, и два табурета.

Тем, кто любит книгу, особенно старую, понятно чувство, охватывающее в такой ситуации книголюба. Я теперь уже не ругал моего настырного приятеля, а мысленно благодарил его. И не за поход, подаривший мне здоровую усталость и столько радостей, не за ароматы соснового бора, родниковой воды и цветущих лугов, а вот за этот тонкий запах старых книг, еще крепких кожаных переплетов, давно не перелистываемой бумаги. Я забыл о ночлеге, об ужине и готов был сразу же листать книгу за книгой, ожидая невероятных открытий.