Михаил Аношкин - Сугомак не сердится

Он шутливо спросил:

— Авария?

И, не говоря больше ни слова, Владимир поднял ее на руки и понес. Она застеснялась, попросила опустить, а он посмотрел в ее глаза и сказал:

— Нет, теперь уж я тебя буду крепко держать!

Владимир ответил на ее любовь. Наконец-то он ее увидел, наконец-то заметил!

И вот опять встретилась ему на пути эта Галя. Почему он потянулся к той женщине, разве она ему дает столько тепла и ласки, сколько дает она, Лида? Порой хотелось разыскать Сидорову и сказать ей честно и открыто:

— Не мешай счастью. У нас с Владимиром есть больше, чем привязанность. У нас есть сын. А у вас дочь. Отступись ради их будущего!

Но Лида не пошла к той женщине, никому не поведала про свои страдания. Она была глубоко убеждена: не настоящее у него это увлечение, вспыхнет и погаснет. А ее любовь вечная, он не сможет обойтись без нее.

Лида старалась быть больше на людях. В школе, где она работала, на лето устроили городской пионерский лагерь, и Лида, забрав Валерку, шла туда, читала ребятам книги, забывалась.

А вчера занялась стиркой, а теперь вот весь вечер гладила. Когда взяла голубую сорочку, расстелила ее на столе — задумалась. Эту сорочку купила в день рождения Володи. Искала, искала ему подарок и вот купила сорочку. Хорошая попалась — добротно сделанная, из прочного материала.

Когда преподнесла ему подарок, он поцеловал в глаза, в губы, в лоб. Валерка кричал озорно:

— И меня, папа! И меня!

Владимир целовал и Валерку. В мае это было, а будто вечность прошла.

…Лида приподняла на руках сорочку и с горечью подумала о том, как давно не целовал ее Владимир, как давно не ласкал. Приходит угрюмый, ни на кого не глядит — сторонится.

Лида заплакала. В это время стукнула дверь. Лида вздрогнула, заглянула в кухню и включила там свет. Никого не было. Она выскочила на лестничную площадку — по лестнице бегом спускался Владимир.

Она хотела крикнуть:

— Куда же ты, Володя?! Вернись!

Но слова застряли в горле.

Николай Сидоров не был рожден для спокойной жизни. Ему бы все время ветер в лицо, ему бы постоянно преодолевать преграды. Вот тогда бы все было в норме! А однообразная, как конвейер, жизнь вызывала в нем усталость, равнодушие. Ему бы матросом скитаться по бурным океанам, всегда бы находиться в движении, всегда бы обновлять свои впечатления, жить бы в невероятно тяжелых полярных условиях. После войны, когда знал, что надо во что бы то ни стало учиться, а учеба не давалась — шел напролом. Это было по душе. Трудности не выматывали, а вызывали торжество, большое желание померяться силами.

Устроился на завод, огляделся, обжился, и все показалось обыденным и неинтересным. Каждый день одно и то же: одни и те же люди, одни и те же детали, одни и те же разговоры, а душа куда-то рвалась, требовала чего-то большого, такого же, как на Висле. Но такого сейчас не находил. Вот и потерял перспективу. Слушал он разговоры Бессонова с рабочими, больно было, но понял: нельзя больше так жить. Нельзя! Появилось письмо в газете — смалодушничал, хотел согреть душу водкой…

А потом позвал начальник цеха. Поздоровался приветливо, усадил Сидорова на стул, а сам отошел к окну, стал спиной к мастеру. Значит неприятное скажет, обдумывает, как сказать, чтобы не обидеть. Да говори же!

Николай горько улыбнулся и попросил:

— Павел Петрович, я не из слабонервных. Говорите прямо.

Начальник резко повернулся, подошел к Николаю, положил ему руку на плечо.

— Но ты же можешь остаться в цехе. Бригадиром хочешь? Наладчиком? Еще кем?

— Спасибо, Павел Петрович. Я подумаю.

— Подумай, дорогой, и приходи. Сам понимаешь — нельзя тебя оставлять на участке.

— Да, да, — торопливо подтвердил Сидоров и вышел.

Улица встретила многоголосым звоном. Хотелось бежать, бежать — лишь бы не стоять на месте, не давать волю своим мыслям. Мчаться и мчаться бы с бешеной скоростью, чтоб ветер свистел в ушах, чтоб дыхание спирало, чтоб сердце вырывалось из груди!

А он шагал медленно, постукивая тростью об асфальт. Надоело — сел на трамвай, потом пересел на другой — очутился в Металлургическом районе. Побродил по нарядным молодым улицам, а душа хотела движения стремительного, оглушающего. Нанял такси и поторопил шофера:

— На вокзал! С ветерком!

Шофер подумал, что этот хромой человек, с курчавыми волосами и грустными глазами, опаздывает на поезд, и жал на всю «железку».

Расплатившись с шофером, Николай купил билет на электричку до Полетаево. Ехал в полупустом вагоне, прислушивался, как в другом конце вагона весело разговаривали и смеялись юноши и девушки. А сам думал и думал, постепенно успокаиваясь.