Гумер Баширов - Честь

— Хорошо, Гюльзэбэр, очень хорошо! — ответил Мансуров. — Да только ли хорошо?..

Мансуров решил про себя, что опыт этих комсомольцев следует распространить. Не полагаясь на свою усталую память, которая и без того хранила в себе множество вопросов, проектов, решений, планов, возникших за день, Мансуров, чтобы не забыть, повторил еще раз про себя: «Опыт «Чулпана» — агитпропу. Использовать на семинарах агитаторов. Дать в районную газету».

Заложив за спину руки, Мансуров зашагал рядом с Гюльзэбэр:

— Ну, как твои джигиты? Как работают ребята, девушки? Сколько прибавилось комсомольцев? — с интересом расспрашивал секретарь райкома.

Гюльзэбэр торопливо рассказала ему, сколько подростков вступило в комсомол, что делали комсомольцы в последнее время, как закончился учебный год.

— А что будем осенью делать с теми, кто окончил четвертый класс? В Аланбаш ходить далеко! — добавила она, как будто дело это требовало незамедлительного решения. И тут же перешла к вопросу о втором фронте, который, казалось, тоже ждал ее вмешательства. — Знаете, Мансуров-абы, колхозники волнуются. Спрашивают все время — почему не открывают второй фронт? И в газетах про него как-то туманно пишут.

В последнее время Мансуров все чаще слышал этот вопрос. Интересовались им старые и молодые колхозники, рабочие и служащие. И за этим вопросом Мансуров чувствовал тревогу за судьбу родины.

Гюльзэбэр шагала рядом с Мансуровым. Время от времени поправляя поясной ремень, поглядывала на седеющие волосы секретаря, и по сосредоточенному его взгляду, по подергиванию правой брови она видела, что Мансуров сильно озабочен.

— Туманно, говоришь, пишут? — заговорил он после некоторого молчания. — А как же писать иначе? Правду пишут. Этот самый второй фронт пока еще туманом окутан. Когда еще ветер подует да когда туман тот рассеется — трудно сказать...

Он замолчал и поднял глаза на Гюльзэбэр. Да, она еще очень молода. Ведь она только по книгам может знать, что нынешний наш «союзник» Уинстон Черчилль, посылающий нам сейчас дружеские телеграммы, в гражданскую войну натравливал на не окрепшую еще Советскую республику все черные силы империализма, что был он самым лютым врагом революции...

Гюльзэбэр, словно догадываясь о том, что не договорил Мансуров, выжидающе смотрела в его посуровевшие глаза.

— Нам ведь очень тяжело, Мансуров-абы. Мы же одни воюем. И они знают это. Только делают вид, что готовы помочь нам. Если бы не мы, с Англией давно уже было бы покончено. Так ведь?! А раз так, то я не пойму, дружба это или...

Мансуров усмехнулся. Нет, не так уж проста эта девушка.

— Так вот, Гюльзэбэр, — ответил он, — думаю, пока наши заморские союзнички стянут свои белые перчатки да покажутся из тумана, мы сами продвинемся достаточно далеко. Но нам с тобой, не забираясь в дебри дипломатии, следует понять одно. Где основная сила — во втором фронте или в нас? Кто воюет почти против всей фашистской армии? Мы. Кто держит фронт протяженностью в три тысячи километров? Мы. Наша Красная Армия — вот главная сила! Советская страна, ее армия, ее народ, вот мы с тобой решаем судьбу войны! — Голос Мансурова окреп. — Народ совершил великую революцию, заново перестроил страну, построил Магнитку, новые города, заводы, организовал колхозы. И сам же их отстоит с оружием в руках...

— Я верю в это всей душой, Мансуров-абы... А если второй фронт и вовсе не откроется? Если нам до конца придется одним воевать?

— Откроется. Они сами будут вынуждены его открыть.

— А когда это будет, трудно сказать?

— Это связано с нашими успехами на фронте.

Внезапно глаза Гюльзэбэр загорелись как-то по-особенному.

— Знаете, Мансуров-абы, у меня есть большая просьба. Очень большая. Отпустите меня на фронт, а? Я окончила курсы медсестер, умею стрелять из пулемета, все умею! Отпустите меня!..

— Но почему? Тебя не удовлетворяет работа здесь или есть другая причина?

Гюльзэбэр смущенно пожала плечами.

— Нет, почему же... Я с охотой работаю и здесь. Только знаете, Мансуров-абы... Там разрушают наши города и села, мучают, уничтожают наших людей, а я, коммунистка, сижу здесь, как будто это меня не касается. Нет, это неправильно. Я не согласна с этим. Как вспомню Таню, Гастелло — места себе не нахожу. Мне стыдно, Мансуров-абы.

Мансуров с любовью смотрел на девушку, ожидающую ответа от него, смотрел в ее искрящиеся глаза, на руки, по-солдатски оправляющие ремень.

Нет, Мансуров не был удивлен. Многие обращались к нему с такой же просьбой, и он считал, что нельзя резким отказом охлаждать пламенное горенье молодых сердец.