Гумер Баширов: Честь

Со дня выхода в свет первого издания романа «Честь» прошло более двадцати лет. За это время многое изменилось в мире. Следы Великой Отечественной войны на земле постепенно стираются. Подросло молодое поколение, которое о страшной битве с фашизмом знает только по книгам, кинолентам и рассказам ветеранов, отцов. Я часто задаю себе вопрос: в полной ли мере понимает это поколение, какой ценой, в каких грозных схватках с врагом добыта победа и мирная жизнь? Каким беспримерным подвижничеством был овеян в тылу труд людей, помогавших фронту сокрушить озверелые фашистские полчища?

Шел второй год войны. Закончив свои дела в одном из районов на Каме, я возвращался на пристань. Просить у председателя колхоза подводу было совестно — лошадей не хватало на полевые работы. Взвалив небольшую котомку на плечо, я пошел пешком.

Мы шагали с пожилой попутчицей по дороге среди зреющих хлебов, и она тихо рассказывала мне, как они живут, как работают, кто из односельчан получил бумагу с «черной печатью»... Я слушал ее, а в уме «писал» очерк для радио. Вдруг она как-то сникла, даже всплакнула и поведала о большом несчастье, которое взбудоражило всю окрестность. Одна молодая женщина в их деревне получила похоронку о муже. Родители мужа не хотели с ней расстаться и по старому обычаю уговорили ее выйти замуж за своего младшего сына. Но тут неожиданно из госпиталя, на побывку, приехал первый муж, и молодая невестка, не в силах вынести такого, как она считала, позора, покончила с собой...

Этот трагический случай глубоко тронул меня, и я решил написать о нем рассказ.

На пристани пришлось ждать долго. В какое время будет пароход на Казань, никто сказать не мог. То были дни, когда над Сталинградом нависла грозная опасность. Там пришли в движение все разрушительные силы войны. И окрашенные в суровый стальной цвет пароходы, буксиры, баржи с бойцами и боевым грузом шли только в одном направлении — вниз. Казалось, черный дым пароходных труб отдавал гарью пожарищ Сталинграда. Страшное напряжение этой смертельной схватки с фашистским чудовищем отразилось тогда на жизни всей страны. Все наши чувства и помыслы были с теми, кто отстаивал город на Волге.

Прохаживаясь по тропинке на горе над пристанью, я поначалу обдумывал рассказ, навеянный встречей с попутчицей. Но меня все что-то не удовлетворяло. Наконец я понял, что меня волнует не только и не столько этот трагический случай, как все то, что происходит сейчас на фронтах, и то небывалое героическое усилие, с каким народ трудится в тылу, помогая защитникам Родины. А это не могло уложиться в рамки небольшого рассказа. Чем больше я углублялся в размышления, тем шире раздвигались передо мной горизонты: появились другие образы, картины иного масштаба, людские характеры сталкивались в событиях более значительных и важных. Рождалось, видимо, новое, более серьезное произведение, и оно захватило меня целиком.

Домой я вернулся, уже наметив канву моей будущей книги, окрыленный и взбудораженный.

Весь день с утра и до вечера я работал на радио, а ночью при тусклом свете крохотной лампешки писал и писал... Мне не надо было выдумывать героев своей книги. Людей, напоминающих обликом и характером Нэфисэ, Айсылу, Мансурова или других, я встречал довольно часто. Я видел их на весеннем севе, на току, на фермах, в райкомах, на самых трудных участках борьбы за урожай. Это они, напрягая все свои физические и духовные силы, выполняли наказ Родины: самоотверженно выращивали хлеб — самое дорогое, что они могли дать для победы. Удивительная стойкость и упорство тружеников села в преодолении трудностей, их крепкая вера в победу восхищали меня и волновали до глубины души. Я считал себя в неоплатном долгу перед ними. И вот пришло время — они вошли в мою жизнь, вторглись в мой роман сами, и не писать о них стало уже невозможно. Я подолгу искал наиболее верные, наиболее точные слова и выражения, чтобы выразительно и образно передать каждодневный подвиг моих земляков. Я старался достичь предельной реальности, чтобы читатель не заметил посредничества автора, а чувствовал бы себя прямым соучастником происходящих событий.

В те суровые годы у советских людей выработалось особо обостренное отношение к любым человеческим поступкам. Это относится и к моей книге. В зависимости от того, как мои герои выполняли свой гражданский долг перед Родиной, я их или безмерно любил, или люто ненавидел. Середины не было.