Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия

— Брательник чуть не набедокурил сегодня, — закрывая за собой дверь в комнату, заговорил старший Новгородцев. — Полез было в драку с атаманцами, ладно я погодился. Свалки бы не миновать.

— Жаль, что у пария нет выдержки, горяч… А как, Петр Иванович, остальные казаки?

— Согласны, ждут сигнала. С дутовцами пора кончать.

— Да. Медлить нельзя. Нужно послать вестового в Марамыш, в уездный комитет партии к Русакову: без его помощи не обойтись. Правда, беднота пойдет за нами. Но и противник, как я вижу, силен. Большинство жителей станицы — зажиточные казаки, борьба будет нелегкой. Батраки живут с хозяйским скотом на отдельных заимках, связь с ними зимой затруднительна. Потом ты сам говоришь, что Усть-Уйская станица в третьем казачьем отделе считается поставщиком офицерского состава Оренбургскому казачьему войску.

— Да, как ни богатый дом, то обязательно подъесаул или подхорунжий, не говоря об урядниках. Их здесь — как нерезаных собак, полно.

— Кого пошлем к Русакову?

— Рахманцева Гришу. Он хоть и молод, совсем мальчишка, но надежный… Его мать сочувствует нам и сына воспитывает в этом же духе. Он зайдет к вам.

— Значит, в поход выступаете завтра? Ну, желаю успеха, — Словцов, волнуясь, пожал руку Петру.

Растянувшись длинной цепочкой по дороге на Троицк, вторые сутки двигается отряд усть-уйских казаков. Кругом в глубоких снегах лежала степь, скованная ледяным дыханием суровой тургайской зимы.

Впереди в теплой меховой борчатке, опустив свободно поводья гнедого коня, ехал хорунжий Яков Водеников, командир отряда. Загорелое энергичное лицо, взгляд серых глаз, глядевших равнодушно, и вся его крепко сложенная фигура говорили о волевом характере хозяина.

Следом за ним ехал на поджаром скакуне известный в станице гуляка-подхорунжий Леонов. Выезжая из станицы, он прихватил по обыкновению фляжку со спиртом и, несмотря на сердитое предупреждение Воденикова, часто прикладывался к ней. Станичный забулдыга, бабник, не раз битый за свои поганые дела, Леонов еще на рождестве пьяный забрел в Елшанке на посиделки. В просторной избе было человек восемь. При входе подхорунжего девушки оборвали песню и молча принялись за работу. Он нетвердой походкой прошелся раза два по кругу и, как бы закуривая папироску, чиркнул спичкой и поднес ее к прялке. Льняная пряжа вспыхнула ярким огнем, и девушки с испуганным криком стали выскакивать на улицу.

— Пожар! Леонов пряжу жжет! — увидев проходивших ребят с гармонью, наперебой закричали они. Первым ворвался в избу Михаил, за ним стремительно заскочили остальные. Ребята стали затаптывать горевшую пряжу. Леонов не помнил, кто его бил. Последнее, что осталось в памяти горькой вспышкой, — это Новгородцев бросил его на пол. Очнулся он на снегу. Ощупал голову и, цепляясь руками за жерди, с трудом поднялся на ноги. Видимо, елшанские ребята выволокли его на крыльцо и, раскачав, бросили к забору, в сугроб. Падая, он ударился ногами о воротный столб. Вспомнив это, Леонов решил отомстить Новгородцеву и, повернувшись в седле, стал разыскивать его глазами.

— Погоди, в Троицке я тебе припомню посиделки. Волком взвоешь, большевик, — он заскрипел от злости зубами.

— Чего скрипишь? Поди напугать меня хочешь? — Водеников ехидно посмотрел на него.

— Не тревожь меня. Без тебя тошно. Растравил ты меня елшанцами.

— Поди-ко, сунься к ним!

— И сунусь! Погоди, придет мой час, все им припомню!

— Лошадь с медведем тягалась, хвост да грива остались.

Леонов насупился и умолк.

Отряд двигался медленно. Днем мартовское солнце сильно грело землю. Снег стал рыхлый. «Череп» дороги местами побурел. Кони шли тяжело.

— И зачем только едем? — вздохнул недовольно пожилой казак Федор Клюшин. — Оружия, кроме шашек, нет; голыми руками будем брать Троицк, что ли?

— Так господам офицерам угодно, — отозвался Михаил Новгородцев. — Им что: у нас голова в кустах, а у них грудь в крестах.

— А-а, хватит такой дури. Сейчас время не то, — протянул с пренебрежением Клюшин и, помолчав, продолжал: — Когда меня провожали на действительную, ни коня, ни амуниции не было, так атаман продал мою землю, купил мне коня, а семья без земли осталась. Стану я воевать за старые порядки, на-кось, выкуси! — сняв рукавицу, он показал кукиш.

— Повернуть коней от Бобровки и баста! Не пойдем против красных.

— Хватит на атаманском поводу ходить! — послышались голоса.

— А ну-ка, ребята, потолкуем, — Клюшин остановил коня. Между казаками и ехавшими впереди Водениковым образовалась большая дистанция. Фронтовики сгрудились на дороге, задние, объезжая целиной, останавливались возле них. Образовался большой круг, в центре которого Петр Новгородцев, слегка приподнявшись на стременах, говорил: