Михаил Стельмах - Повести о детстве - Гуси-лебеди летят. Щедрый вечер

— Да нет, наверное, не надо.

— Вот я все набиваюсь, а ты все отнекиваешься и отнекиваешься. Гордый чего-то стал… Михайлик, а я тебе что-то хочу сказать. — И девочка, оглянувшись, застенчиво посмотрела на меня. — Сказать или нет?

Я тоже чего-то смущаюсь и тоже озираюсь вокруг.

— Говори, если имеешь что-то…

— Вот дай отдышусь. Только ты никому ни гу-гу. Слышишь?.. Вчера у моей тетки Василины был аж из Винницы какой-либо главный над певцами. Он такой патлатый и смешной-смешной! Как запоет, так у него рот становится пастью — целый горшочек влез бы туда. Он привез тетке какие-то ноты…

— И что?

— Тетка Василина возьми да и похвастайся ему, что я тоже хорошо пою и вывожу подголоском. Вот ему и захотелось послушать меня. А я все стеснялась и стеснялась перед городским. Тогда моя тетка сказала, чтобы мы вместе запели. И мы запели вместе, потому что так и легче, и не стыдно.

— И что дальше?

Люба смешно выпятила губы, торчком поставила глаза, как тот главный над певцами, и улыбнулась.

— А дальше этот главный взял да и прижал меня к себе, поцеловал в косичку, потом потянул ее и сказал, что я голос!

— А ты ему что?

— А я тихонько сказала: «Спасибо, дядя». И ему это очень понравилось, потому что он рассмеялся и еще раз поцеловал меня.

— Вот молодец! — радостно выхватилось у меня.

— Он или я? — доверчиво спросила Люба.

— Оба.

На это Люба рассудительно ответила:

— Вот так живет человек и не знает, что он — голос. Главный над певцами обещал как-то и меня, и тетку Василину вызвать в Винницу. Тогда я там и театр, и трамвай увижу.

— Везет же людям! — говорю я, а Люба начинает смеяться. — И что ты этому главному пела?

— Печальной: «Ой під яром-яром пшениченька яра, в долині овес». И веснянки пела, тоже печальные. А он сказал, что в них живут голоса каких-то предков. Такой уж умный мужчина, что и половины слов его не поймешь. Он и моему отцу сказал, что я голос.

— Что же на это отец?

— Разгладил усы и сказал: раз такое время, то он купит мне новые сапожки, и я начну их носить еще до снега, чтобы не простудить голос, — раскачивалась и радостно лепетала девочка. — Отец у меня такой смешной, а кто не знает его, думает, что он очень сердитый. Это усы делают его таким: они у него серпастые, норовистые и залезают, куда хотят, даже в рот. Пошли в шалаш.

— А что у тебя в котомке?

— Разве не видишь? Липовый цвет.

— На чай собираешь?

— Нет, наша кооперация принимает его на лекарство. Вот я и заработаю себе на тетради. Насобираю цвета аж на целый серебряный рубль, потому что очень люблю, когда есть много тетрадей. Давай вместе собирать цвет. У меня в шалаше и посушим, потому что на солнце нельзя. Как ты?

— Можно и вместе.

— Так сперва пошли есть мед.

Но в это время возле нас шевельнулась чья-то тень. Я оглянулся. Возле самой Любы со старенькой берданкой в руках остановился темнолицый, с вывернутыми губами дядька Сергей — тот, что до недавнего времени прятался в разных схронах от революции. Он вперил в меня тяжелые холодные глаза и насмешливо спросил Любу:

— Кого это ты, девка, хочешь медом угощать?

— Добрый день, дядя, — с достоинством ответила Люба.

— Не очень он и добрый: все меняется теперь. Так кого же должна медом угощать?

— Михайлика. Мы с ним вместе в школу ходим.

— Сейчас не то что малые, даже старики поглупели: все чего-то грамотеями хотят стать. А кто же будет свиней пасти?.. — Дядька Сергей пренебрежительно повел на меня берданкой. — Чей он?

Люба сказала. У охотника сразу похолодели не только глаза, но и все узковатое лицо. Он презрительно осматривает меня с головы до ног и начинает жевать губы:

— Так-так-так. Значит, ты потомок того языкослова, что верховодит в комзлыднях и все что-то имеет против меня? Га?

Я растерялся, а Люба взглянула на охотника и рассмеялась.

— Ты чего? — дядька Сергей подбросил черные дужки бровей.

— Вы и о дяде Николае говорили, что он имеет что-то против вас.

— И это правда.

— И мой отец тоже что-то имеет против вас.

Теперь уже растерялся дядька Сергей, моргнул раз и второй черными неровными ресницами, сплюнул:

— Хоть от детей узнаешь, что думает о тебе родня. Ох, недаром я так упирался, чтобы моя сестра не выходила за того серпастоусого. Что же, девка, подкармливай, подкармливай нищих медом, а они твоего дядьку возьмут за жабры, — и охотник взялся рукой за горло, где, наверное, должны были быть жабры. — Но чего я тебе говорю? Это не твоего ума дело. Скажи, вон там барсук еще живет? — и дядька Сергей нацелился берданкой на нору зверька.