Михаил Стельмах - Повести о детстве - Гуси-лебеди летят. Щедрый вечер

Я сразу закрытыми глазами вижу эту свадебную печь с зарумянившимися буханками и веселею.

— И чего оно еще улыбается себе? — печально говорит мать, полагая, что я сплю.

— Наверное, и в снах читает какую-то книжку, — кротко отвечает отец.

— Ноги вон потрескались на росе, словно деревянные.

— На росе потрескались, на росе и заживут.

— Хоть бы на какие лапти разжиться ему, — жалеет меня мать.

— Пусть ногами чувствует землю, — так скорее и танцором, и человеком станет.

На отцовские слова я говорю: «Ги» — раскрываю глаза и сразу же привстаю с топчана. Отец глянул на меня, удивился, насмешливо сузил один глаз и будто с большим почтением спросил:

— Хорошо ли спали, сухими ли встали?

Я снова говорю: «Ги» — и смеюсь. А отец, запрятавши насмешку под укороченные усы, уже заходит с другой стороны — начинает меня нахваливать:

— Что значит хозяйский ребенок у нас: как спит, так не ест, а как ест — не дремлет.

— А чего же дремать возле миски? — беззаботно отвечаю и, сколько могу, высовываюсь в окно, потому что за ним уже начинают светлеть порички [31] Порички — красная смородина. .

— Хочется зеленухами оскомину набить? — угадывает отец мое намерение.

— Очень они мне нужны! — и я начинаю смотреть поверх куста поричек, будто он совсем меня не интересует.

На огородах еще вылеживается туман, где-то возле бондарского колодца его расклевывают петухи, а за петухами косарь отбивает косу, а за косарем на леваде отзывается коростель, а за ним из самой дороги выходит солнце, и придорожная верба роскошествует в его короне.

А вот на улице появляется с граблями на плече надувшийся дядюшка Владимир, воткнувший взгляд в свои ноги. Вот он увидел возле них наших кур, ухватился обеими руками за грабли, махнул своим оружием, и куры, теряя перья, взметнулись выше плетней.

— А чтоб вы ему выздыхали еще до вечера! — говорит им вдогонку дядюшка Владимир, потом украдкой оглядывается на наш овин, замечает меня, сразу хекает и быстро исчезает за хатами. А мне снова становится весело.

Дядька Владимир еще с марта враждует с нашими курами, а заодно и с дядькой Николаем. И за что бы? Когда весной мать подсыпала наседку, у нас гостил дядька Николай. Он сразу своим хитроватым глазом прикипел к решету, в котором лежали одни кругленькие яйца.

— А почему вы, Ганя, длинноносыми не подсыпаете? — аж присел возле решета, на которое уже мостилась наседка.

— Да, — отмахнулась мать рукой.

— Э, нет, скажите, Ганя, что вы нахитрили, потому что я и из вашей хаты не уйду.

— Что там говорить? Заметила себе, что из длинноносых яиц более всего вылупливаются петушки.

— Да что вы?! — удивился дядька Николай. — Век учись, а и в курах не разберешься. Вот теперь и пойду из вашей хаты.

И наверно, чтобы проверить мамины слова, мужчина сразу же подался к дяде Владимиру и по секрету насоветовал ему подсыпать наседку только длинноносыми яйцами, потому что, дескать, из них выходят одни курочки. Дядька Владимир и тетка Марийка послушались лукавого руководства, и вывелось у них из двадцати яиц аж девятнадцать петухов и одна курочка, а у нас наоборот. Ох, и свирепствовал тогда дядька Владимир и все обещал кому-то укоротить и язык, и день. Вот из-за этой чудасии и поныне огнем дышит Владимир на наших кур и на дядю Николая.

Но это нам не удивительно: на кого только не сердится и кому только не завидует дядька Владимир? Если послушать его, так нет в нашем селе, нет и на всем белом свете никакого доброго человека. Особенно же ненавидит он тех, которые имеют в руках или в голове больше ума чем он. Чей-то ум дядюшка считал своей личной обидой. Когда-то он умел гнуть или пригибать добрых мастеров и умников, а теперь приходилось удовлетворяться тем, что их славу мазал дегтем и не замечал, что все свои годы, весь век прополз по грязи.

Не угодила дядюшке и новая власть. Это же раньше были и цари, и князья, и графы, и даже бароны, а теперь все стали товарищами. Вот разве это порядок? И куда только смотрит заграница? А когда Литинский финотдел не принял у него налог ни золотом, ни серебром царской чеканки, он сначала оторопел, дальше вознегодовал, а потом скумекал, что и к чему, выбежал на улицу, вскочил на свою телегу и погнал домой волов, как лошадей. Чтобы они еще быстрее бежали, не только батожил их, но и всю дорогу жужжал, как овод. И неразумная скотина бежала как сумасшедшая. Ему так не терпелось, что он ночью обошел своих единомышленников и, хекая и отхекиваясь, сыпал и сыпал в их уши политику. Дядюшка уже точно знал, что новая власть зависла на одной волосинке, потому что у нее даже золота-серебра не принимала заграница.