Анатолий Курчаткин - Повести и рассказы

— Уже?

— Уже, — сказал Королев, глядя куда-то в сторону, мимо Гольцева.

Он прошел к столу, сел в кресло и, положив папку, стал перебирать тесемки.

— Надолго ты? — сказал он наконец.

— На четыре дня.

— А-а… — Он взглянул на Гольцева, и тут Гольцев увидел его глаза — отсутствующие и гневные.

— Ты что? Случилось что-нибудь?

— Случилось? — Королев медленно покачал головой. — Так… Надолго ты?

— На четыре дня, я уже говорил.

— А-а… — снова сказал Королев. — Прости. Я тут… Понимаешь, редактор наш… А впрочем! — Он махнул рукой, опять зажмурил на мгновение глаза и усмехнулся. — Прости… Тема у тебя какая?

— По письму, — сказал Гольцев. Он хотел было достать из кармана письмо, но передумал — все равно Королев ничего не знает об этом Марахонове. — Инвалида Отечественной обижают. Путевку в санаторий не дают.

— Вот сволочи! — Королев развязал тесемки на папке, вынул бумаги и шлепнул стопку на стол. — Инвалиду Отечественной?

— В том-то и дело.

— Не понимаю! Не понимаю! — Королев вскочил с кресла, сунул руки в карманы и, нагнувшись вперед, пробежался по своему кабинетику. — Как так можно? Где у этих людей совесть? Или у них ее нет?

— Ты о чем-то о своем, Леша, а? — Гольцев встал.

— Обо всем вместе я. — Королев остановился и провел рукой по соломенным торчащим волосам. — Не могу спокойно на такие вещи смотреть.

Совершенно он не был похож на прежнего Королева. Даже и не напоминал того университетского «Парня-штопора», которому все на свете трын-трава, того острослова, который ходил по университету вечно руки в карманы, а с ним — так же вечно — человека четыре его обожателей, и, коротко поглядывая по сторонам, хмуро комментировал прически, ноги, костюмы, галстуки — да так, что обожатели его держались за животы. Сам Королев не улыбался, лицо его было неподвижным и бесстрастным, и так же бесстрастно — прямо и твердо — он ходил, сунув руки в карманы, и эта четкая твердая походка делала его словно выше… Слишком он серьезно стал воспринимать все, слишком близко к сердцу.

— Ладно, — сказал Гольцев. — Пора мне. Поеду на карьер.

— Ну, давай. — Королев оторвал от одной из своих бумаг угол и что-то написал на нем. — Вот тебе мой адрес, я переехал. Заходи вечером.

Председатель постройкома был еще молод — немного постарше Гольцева, — крупен и широк в плечах. Он тесно сидел в венском, маленьком для его тела кресле, а когда качнулся из кресла навстречу Гольцеву, прямые длинные волосы, распадающиеся посередине на пробор, свалились ему на глаза.

— Итак, значит, Марахонов вас интересует? — сказал председатель, отводя волосы со лба огромной рукой и вслед за тем закуривая. — Сейчас я вам все, сейчас…

Ему принесли папку, и он стал листать бумаги, щурясь от дыма сигареты и изредка взглядывая на Гольцева.

— Пожалуйста. Вот. Решение постройкома управления. Выделить Марахонову И. К. путевку на курорт.

Гольцев посмотрел решение и вернул папку.

— Решение от какого числа?

— Сей-час… — Председатель снова зашуршал бумагами, отыскивая начало протокола. — Ага… одиннадцатое июня…

Гольцев прикинул, сколько же это прошло: выходило, что три с половиной месяца.

— И долго еще ждать?

— Что поделаешь, очередь…

Гольцев достал из кармана письмо, разгладил его на коленях и, не глядя на председателя, сказал:

— Марахонов — инвалид Отечественной войны. И инвалидам Отечественной путевки давать положено без всякой очереди.

Когда он поднял глаза, председатель постройкома сидел, отвалившись на спинку кресла, и оживленное лицо его было растерянным.

— Не может быть, — сказал он наконец.

— Может, — сказал Гольцев. — Читайте, Виктор Михайлович.

Он протянул председателю письмо и встал.

Председатель положил письмо перед собой, взглянул на Гольцева и отвел глаза. Читал он письмо долго, по-школьному сложив на столе руки и шевеля губами. Наконец кресло его заскрипело.

— Вот что, Юрий Николаевич, — сказал председатель. — Я сейчас его личное дело попрошу. Думается мне, не инвалид он. Проверим сейчас…

Он нажал кнопку звонка, и минуту спустя, чуть слышно пришаркивая, к столу прошла женщина с новой папкой в руках.

— Сейчас посмотрим… Ну вот. Никакой он не инвалид Отечественной войны! Демобилизован в сорок шестом. Живой-здоровый.

Гольцев взял папку — Марахонов был демобилизован в сорок шестом по общему приказу.

Вот оно как, не инвалид… То ли написал — инвалид Отечественной войны, не думая о том, что это официальное название, то ли решил соврать… Пойди теперь разберись. Поставлен на очередь — все законно, делать тут ему, Гольцеву, больше нечего…