Виктор Трихманенко - Небом крещенные

Прилетел начальник школы. Курсантов и инструкторов собрали в столовой; собрали всех — кто летает и кто "грызет теорию", пришли и уселись на краю передней скамейки Чипиленко и Сико.

Ожидали, что начальник школы произнесет нравоучительную речь и кое-кого накажет для острастки.

Невысокий, грудастый полковник с двумя орденами Красного Знамени, полученными на Халхин-Голе вошел в зал.

— Встать! Смирно! — скомандовал капитан Акназов.

Разогнался было к начальнику докладывать, но тот небрежно махнул рукой.

— Вольно.

Пока полковник шел по узкому проходу, курсанты стояли не шевелясь.

По команде Акназова сели. Залегла тишина.

— Товарищи, в вашей эскадрилье произошла тяжелая авария, накладывающая пятно на всю школу, — начал полковник без особых предисловий. — Авария допущена в результате вопиющего нарушения летной дисциплины. Бреющие полеты по маршруту строжайше запрещены. Этим пренебрегли! Стали летать! — Голос начальника школы звучал все громче, интонации возмущения и гнева с каждым словом крепчали. — Причем летали неумело, неграмотно, и, разумеется, окончилось это печально: нашли в степи единственное дерево и врезались. Результат: курсант, получив тяжелые травмы, больше не годен к летной учебе, инструктор предан суду военного трибунала.

Полковник наискось рубанул ладонью воздух: с этим, дескать, все.

— Как установлено, бреющим летала не одна "семерка", — продолжал он. — И другие пробовали. Это глубоко скрывается, в эскадрилье укоренились ложные понятия, отдающие душком круговой поруки. Инструкторы и курсанты должны были чистосердечно признать прошлые ошибки, обо всем доложить честно и открыто. — Весь зал замер в напряжении. — Раз этого нет, решение будет такое: всю очередь на месяц отстраняю от полетов.

Лица вытянулись, глаза округлились: чего-чего, но такого не ждали.

— Командир эскадрильи! — обратился начальник школы к Акназову.

Капитан щелкнул каблуками.

— Полученный вами бензин передать в другую эскадрилью по нашему указанию.

— Есть!

Вот и отлетались… Бензин отобрали, а через месяц еще неизвестно, как оно все сложится — вернут или нет. И это в то время, когда осталось выполнить по три-четыре маршрута, чтобы закончить программу на УТ-2, когда всем уже снился быстрокрылый истребитель.

Начальник школы в тот же день улетел. Гул мотора его истребителя потревожил здешний аэродром в последний раз. Надолго воцарилась тоскливая, застойная тишина.

— Вы не дюже, Розинский, не дюже… А то я вашу летну карьеру окончательно покалечу.

Старшину, видимо, сильно задели Костины слова. Костя сказал, что они, курсанты, все-таки относятся к летному составу, рано или поздно окончат школу, их пошлют на фронт, у них впереди крылатая, красивая жизнь. А что ожидает, например, некоторых блюстителей порядка, которые сейчас командуют курсантами? Ничего хорошего. Наряды, уборка казармы, грязное белье — вот их удел навсегда.

Разглагольствуя так, Костя держал двумя пальцами крохотный окурок, часто сплевывал набок.

Сико это запомнил. Отныне он зорко следил глазами беркута за каждым Костиным шагом, при этом побитое оспой лицо Сико мертвенно бледнело. Мелких нарушений за Костей водилось множество: то по подъему вскочить опоздает, то в столовую пойдет вне строя, то ворот гимнастерки расстегнет до половины груди. Встретит его старшина во дворе, спросит: "Вы что делаете, товарищ курсант?" А Костя ответит напрямик: "Ничего". Любой первогодок знает, что так отвечать нельзя, надо выдумать какое-нибудь занятие. По убеждениям старшины рядовой не может оставаться без дела ни на минуту. "Ага, ничего… — говорил Сико. — Ходите за мною, я вам найду работу".

Несколько раз перед строем старшина во всеуслышание заявлял, что Розинский самый разболтанный курсант в эскадрилье и придется его крепко воспитывать.

Первый урок воспитания по системе Сико был проведен однажды ночью. Без свидетелей. Издали наблюдал картину лишь дневальный, стоявший у дверей.

В полутьме Сико отыскал кровать с табличкой: "К-т Розинский". Растолкал спавшего Костю, хлестко скомандовал:

— Одягайсь!

Команда есть команда. Протерев кулаками глаза, Костя начал быстро натягивать брюки, гимнастерку. Сико следил за ним с часами в руке. Как только Костя затянул ремень, расправив складки гимнастерки, Сико приказал:

— Роздягайсь!

Костя тупо уставился на старшину. Но его так валило с ног, что он безмолвно разделся и юркнул под одеяло.