Виктор Трихманенко - Небом крещенные

— Куда мы? — спросила Женя.

Я взмахнул рукой в направлении величественных гор.

— Знаю одно место. Мы с ребятами там уже бывали.

В предгорьях зеленела молодая трава, усеянная полевыми цветами, как звездами. Летом трава выгорает под немилосердным азиатским солнцем, а ранней осенью буйно идет в рост. Большой колхозный сад был окружен живой изгородью — кустарником. Я нашел знакомую щель в этой изгороди, сам пролез и протащил за руку свою спутницу. В саду — тишина и безлюдье.

— Вот где красота! — тихонько воскликнула она.

— Красота-то красота… — Я поднял голову, оглядывая кроны деревьев. — Но все яблоки уже сняты. А хотелось угостить тебя.

— Ничего. Спасибо.

— Придется довольствоваться вот этим изделием товарища Зосимова. — Я развернул газету. Очистил свеклу своим перочинным ножиком и пододвинул Жене: — Будешь есть?

— С удовольствием.

Запеченная до коричневой корочки, свекла показалась Жене очень вкусной. Я лежал на спине, положив одну руку под голову, а другую откинув на сторону. Вдруг я заметил яблочко. Висело одно на самой верхушке.

Женя посмотрела, куда я показывал, но ничего не видела. Щурилась она близоруко.

— Сейчас я его достану!

— Не стоит, сорвешься.

Но я уже повис, уцепившись руками за ветку. Подтянулся, забросил тело на ветку, как на турник. Быстро взобрался на верхушку дерева. Такой обезьяньей ловкости, возможно, трудно было ожидать от моей не очень спортивной фигуры. Дотянулся до яблока, потом спрыгнул на землю.

— Смотри, какое красивое. Специально для тебя выросло. — Я протянул ей большое краснощекое яблоко. — Апорт!

— Пополам, — сказала Женя.

— Нет, ты одна, — возразил я.

— Почему?

— Ты сегодня именинница.

— Тем более: я должна угощать своих гостей.

— Разреши тебя поздравить, Женечка.

— Ну поздравь…

Я обнял ее и поцеловал. Потом мы лежали на мягкой траве. Я откинул руку, и девушка положила на нее голову. Мои попытки, вызванные ее близостью и скорее всего бессознательные, она решительно парировала.

— Не надо. Ты думаешь, если я курю, так со мной можно и все остальное? Не думай.

Женя стала рассказывать мне о своей семье и родном доме, о том, как она почти сбежала от родителей, стремясь на фронт и только на фронт, а попала вот сюда. Папа где-то воюет, а мама с младшей сестренкой в эвакуации, им теперь очень трудно.

— А где твои? У тебя есть братья и сестры? — спросила она.

— Есть сестра. Тоже младшая.

— Что же ты не расскажешь мне ничего о ней?

— Не могу, Женя: мои остались на оккупированной территории.

Тихие, грустные, стояли в саду деревья, лишенные плодов. На траве вытянулись длинные предвечерние тени. За кустарником-оградой чуть слышно журчал арык, его песня была монотонной и бесконечной.

— Вечереет, — сказала Женя. — Пойдем, пока нас не поймали тут.

Мне уходить не хотелось.

— Яблоки ведь сняты. Можем с тобой жить здесь неделю, и никто нас не потревожит.

— В эскадрилье хватятся.

— Там — да.

Мы поднялись и бросились друг другу в объятия. Я чувствовал на плече ее горячее дыхание и боялся пошевелиться.

— Спасибо тебе, — прошептала Женя.

— За что?

— Ты устроил мне именины лучше, чем смогла бы мама… — Женя вдруг расплакалась.

Всхлипывая, она вся вздрагивала, я крепче прижимал ее к груди, не зная, чем утешить.

Не очень верилось курсантам, что месяц спустя возобновятся полеты, но случилось именно так. Быстро долетали оставшиеся маршрутные задания; теперь "уточки" ходили на положенной высоте, на землю едва доносился шум их несильных моторов.

А в один прекрасный день раскатился по аэродрому рев истребителей. Прежде чем взлетать на "ишаке", полагалось курсанту поучиться управлять машиной на земле, для чего надо было выполнить около шестидесяти рулежек. "Ишак" вертлявый и норовистый — не просто с ним сладить. Тренировались на старом, отработавшем свой ресурс самолете. На крыльях у него ободрана перкаль — чтобы не мог взлететь, а только бегал по земле. Мчалась эта изуродованная машина на полных газах, подняв хвост, вдруг начинала рыскать из стороны в сторону, глядишь — завертелась подранком, чертя крылом по земле, вздымая тучу пыли.

Формулу, выведенную Горячеватым, стали повторять другие инструкторы и курсанты: "Упустили направление на пятнадцать градусов — ваше присутствие в кабине не обязательно".

Разворачивались и падали на рулежке не все. Булгаков, пришпорив "ишака", выдерживал направление, как по струнке, Зосимов — тоже.