Нотэ Лурье - Степь зовет

Юдл, в бурке и полосатых подштанниках, исподлобья, прищуренным глазом, смотрел на кобылу.

— Все еще не окочурилась? Будь ты проклята! — Он сплюнул, прикусил нижними зубами кончик тонкого уса и ткнул гнедую кулаком под морду. — Холера сопатая! — прошипел он.

Гнедая слегка отодвинулась, глаза ее помутнели и наполнились слезами. Потом она опять шагнула к Юдлу, шумно задышала. Вытянув шею и шаря по земле передним копытом, она пыталась достать хозяина языком.

Юдл Пискун неторопливо отошел в сторону, поднял с земли увесистый кол, служивший засовом, и, примерившись, с размаху саданул кобылу по животу.

— Куды, стерва, куды прешь, провалиться тебе! Кожа да кости, а никак не околеет, душу выматывает…

Все эти дни у него было неспокойно на сердце. Он не находил себе ни места, ни дела, все наведывался в конюшню с надеждой, что кляча уже околела. Мало ли что может случиться, а она, падаль этакая, все жива да жива, прямо хоть плачь… Он ее придушил бы, но у прежней, у пегой, остался след, и он чуть не попался. Юдл закусил ус, пригнувшись, метнулся за гнедой и опять ударил ее колом по брюху, по самому чувствительному месту.

Кобыла судорожно затряслась, нелепо брыкнула задними ногами и упала на бок, вытянув худую шею.

— Сил моих нет… — тяжело сопел Юдл, подтягивая подштанники, сползавшие с худого, волосатого живота. — Вставай, ты! — Он ткнул носком в лошадиный бок. — Подымайся, падло!

Гнедая с жалобным стоном задрала голову. Прямо над ней свешивались со стропил свежие лошадиные кожи с отрезанными хвостами…

Хонця в последний раз посмотрел на степь и, сжимая в руке кнутовище, медленно повернул к хутору. Тракторы ушли в лощину, вся степь погрузилась во тьму. Сухо шуршали колосья, набегая на бурьяновские взгорки.

У ограды, со всех сторон окружавшей двор Юдла Пискуна, Хонця внезапно остановился. Оттуда доносился странный шум.

Хонця с минуту стоял, прислушиваясь, потом вошел во двор. Он обогнул низенькую мазанку, которая смотрела на улицу одним-единственным узеньким окошком, пряча остальные на задворках. Двор кругом зарос кустиками горькой полыни, цеплявшейся за Хонцины голые ноги.

Шум доносился из конюшни, пристроенной впритык к дому.

Хонця подошел к запертой двери и приложил ухо к щелке между досками.

В конюшне кто-то глухо храпел и бился.

Под самой стрехой было узкое оконце — глазок. Ухватившись за скобу, Хонця подтянулся и заглянул внутрь.

Посреди конюшни с здоровенным колом в руках метался Юдл. Он был похож на большого черного петуха. Вдруг, не выпуская из рук дубинки, он повернулся к наружной двери, точно почувствовал на себе чужой взгляд. В конюшне тотчас стало темно.

Хонця соскочил на землю и постучал. Никто не откликнулся. Через минуту из мазанки показался Юдл. Став на высокий порог, он оперся затылком о притолоку.

— Ты что, заблудился или ко мне таки завернул? — спросил Юдл, беспокойно косясь на Хонцю.

— Что это у тебя там? — Хонця показал кнутовищем на конюшню.

— А, гори она огнем! — неожиданно раскричался Юдл. — Целую ночь стучит и стучит. Я вхожу, а кобыла лежит вся мокрая. Ласка ее донимает. Повадилась ласка в сарай! Замучила кобылу… Я уж тут ее гонял, гонял…

Напав на эту выдумку, Юдл приободрился, подошел к Хонце и взялся за кнутовище.

— Ну? Холодновато, а, Хонця? — спросил он вкрадчиво, поежившись. — Заходи, согреешься, пропустим по капельке, а? — Он доверительно подался к Хонце. — Нет? Вашему брату нельзя? Ну, на нет и суда нет. Ты мне только скажи: будет коллектив или нет? Смотри же, меня в первую голову… Что это я хотел сказать… Оксман захапал сад, а мы молчим? Возьмись за это, Хонця, возьмись как следует. — И он подмигнул левым глазом.

Ничего не ответив, Хонця выдернул из его рук кнутовище и ушел.

«Не нравится мне этот тип. Всегда у него все на запоре, окна занавешены, — размышлял он, идя по улице. — Хитрая душонка! Что-то больно часто меняет он лошадей. Думает, это прежнее время, когда он мухлевал на конских ярмарках. Врешь! Может, кто и не знает, но я — то помню… Мне ты зубы не заговаривай… Посадили тебя на землю — работай, сукин сын! Работай, как все, и не валяй дурака… Ласка к нему повадилась… Надо все-таки наведаться сюда ночью, так это, без стука в дверь, да посмотреть, что там за ласка у него в конюшне…»

Когда Хонця ушел, Юдл еще потоптался по двору, потом выглянул в огород. Со стороны Ковалевска слышался далекий гул.

Юдл вернулся во двор.

«Чего он приплелся? Ночью и то лезут…»