Исаак Гольдберг - День разгорается

Город просыпался медленно и угрюмо. Как тяжело больной, с трудом приходящий в себя, он вяло расправлял свои члены: скрипуче раскрывались ставни, из ворот выходили заспанные люди, оглядывали улицу, бесцельно и в нерешительности останавливались на мгновенье и вновь скрывались в воротах. С топотом проходили сменяющиеся караулы. Ленивой рысцой ехал казак.

Заспавшийся город ничего не знал, ничего не ведал.

Матвей проснулся раньше Елены. Он спал в передней комнате на полу: двухспальную кровать, которая должна была свидетельствовать о прочном и налаженном супружестве, занимала в соседней комнате Елена. Матвей быстро оделся, зажег лампу, сходил на улицу открыть ставни, вернулся, поставил самовар. Когда он позванивал трубой, на кухню вышла проснувшаяся и уже одетая Елена.

— Опять я проспала, — виновато сказала она.

— Нет, Елена, успокоил ее Матвей, — я сегодня поднялся пораньше. Вы бы еще поспали. Чуть-чуть рассветать только начинает.

В окнах синел тусклый рассвет. В квартире было холодновато. Елена подошла к железной печке и стала ее растапливать.

— Профершпилился я! — рассмеялся Матвей. — Надо было мне ее затопить раньше, а я самоваром занялся. Страсть как чаю хочется!

Они пили чай при лампе. Синева в окнах медленно линяла. Утро назревало с трудом, медленно преодолевая какие-то затруднения.

— Сегодня мы будем отдыхать, Елена, — сообщил Матвей. — С материалом придут завтра. Придется нам придумывать развлечение...

Елена улыбнулась, но, спрятав улыбку, быстро ответила:

— У меня дело есть, Матвей.

— А, дело. Ну, что ж, стало быть, мне одному надо что-нибудь соображать.

После чаю они разошлись по разным углам. Матвей вытащил из сундучка книги и стал читать. Елена прошла на кухню.

Немного позже Матвей зачем-то вышел на кухню и увидел, что Елена стирает что-то в тазу. Невольно заглядевшись на ее обнаженные руки, он вдруг вспыхнул и взволновался, он заметил в тазу свое белье.

— Елена! — шагнул он к девушке. — Вы опять за старое?! Это ни на что не похоже...

Елена повернула к нему покрасневшее лицо и, поблескивая глазами, в которых было и лукавство и смущение, протянула:

— Но как же, Матвей? Ведь у вас нет свежего белья...

— Принесут. Это же безобразие, что вы пачкаетесь!.. Бросьте!

Лукавство в глазах Елены зажглось ярче.

— Погодите, Матвей. Я это ради конспирации...

— Ради конспирации!? — широко раскрыл глаза Матвей.

— Ну, да. Чтоб сильнее походило на семейную жизнь.

Почуяв лукавство девушки, Матвей рассмеялся. Смех его был радостен, светел и непосредственен.

— Ах, какая вы, Елена! — вырвалось у него.

— Какая? — круто обернулась к нему Елена, вся сияя и светясь от внутреннего чувства. — Какая?

Матвей не успел ответить. В дверь кто-то постучался.

Оба встревоженно переглянулись. Матвей пошел открывать.

Вошел товарищ, державший связь с комитетом.

— Ну, дела! — вместо приветствия крикнул он. — Получился царский манифест! Вроде того, как будто, что всякие свободы и конституция!

— Откуда вести?

— Давайте, давайте сюда!

— Вести вчера поздно ночью нарочный из Сосновки привез. Сосновка телеграфную связь установила с западом.

Товарищ начал рассказывать подробности. Елена стряхнула с рук мыльную пену, вытерла их, подошла поближе. У нее вырвалось:

— А как же теперь?

И пришедший и Матвей поняли ее.

— Подождем! — сказал Матвей.

— А вот так, — пояснил пришедший и вытащил из кармана густо исписанный листок, — набирайте и печатайте скорее эту штуковину... Все здесь пока останется, как было... И хорошо бы к вечеру приготовить побольше!

— Хорошо! — тряхнул головой Матвеи. — Займемся ради такого случая днем! Ведь конституция, свободы и всякое такое!

Все трое весело рассмеялись. Елена сложила в сторону недостиранное белье:

— Вечером кончу.

Матвей быстро взглянул на нее, встретился с ее лукавым взглядом и опустил глаза.

К губернаторскому дому во весь аллюр прискакал казак. Он скатился с седла, перекинул повод через шею лошади и взбежал по широким ступеням подъезда. Часовой преградил ему дорогу. Казак, запыхавшись, что-то сказал, из дверей вышел пристав, переспросил у казака, пропустил его в переднюю и вызвал дежурного чиновника. Дежурный чиновник принял у казака запечатанный сургучными печатями пакет, размашисто расписался в книге и пошел по широкой, устланной ковровой дорожкой, лестнице вверх.

Было еще раннее утро. Его превосходительство только что собирался кушать кофе и был в домашней тужурке, на которой все-таки сиял орденский значок. Генеральша в капоте, с плохо напудренным лицом поднимала холеной рукой серебряный кофейник и собиралась наливать кофе в чашку его превосходительства. Почтительный стук в двери приостановил ее занятие. Она певуче сказала: