Исаак Гольдберг - День разгорается

— Лежите, — потребовала она, увидев, что Галя собирается встать, — лежите, я присяду возле вас. Я вижу, что огорчила вас. Ах, девушка, девушка! Давайте я порасскажу вам о том, что видела, что сама пережила... Вы поймете, что я не бессердечная...

Она примостилась в ногах у Гали, закуталась в легкую шаль, слегка наклонилась вперед, как будто всматриваясь в свое прошлое, и стала рассказывать...

В камере давно уже спали. Лампа чадила. За дверью, в коридоре, глухо отстукивали мерные шаги. Глухая ночь ворчала за толстыми стенами. А Варвара Прокопьевна, кутаясь в шаль, рассказывала. И Галя, соскользнув с подушки, подобралась к ней, прижалась доверчиво и нежно и слушала.

Перед ней проходила беспокойная, полная тревог и опасностей жизнь. Она узнавала, что значит революция, чего она требует от людей, борющихся за нее, и когда может раскрываться человеческое сердце...

— Ну, вот... — словно очнувшись, сказала Варвара Прокопьевна, обрывая свой рассказ. — Глядите, поздно-то как!.. Спать нужно... Ну, вот, девушка, утомила я вас своими разговорами... А вы молчите! Не нужно ничего говорить!.. Будем спать!

Галя протянула руки и ласково охватила плечи Варвары Прокопьевны.

— Ну, ну! — глуховатым голосом произнесла Варвара Прокопьевна, вставая. — Спокойной ночи!..

Осьмушин безнадежно выстукивал:

— Белореченская! Белореченская! Слышите, слышите?!

Он свирепел и порою начинал озорничать. Ключ аппарата плясал под его пальцами и слагал из отдельных знаков бранные слова:

— Сволочи! Черти! Да вы слышите, нет ли?!

Потом Осьмушин бросал бесполезное занятие и убредал по поселку в самые глухие углы.

Однажды, когда Осьмушин особенно озорно выстукивал самую отборную ругань, с аппаратом случилось небывалое: Белореченская проявила признаки жизни. Осьмушин привскочил, руки у него задрожали, и он жадно впился в медленно ползущую ленту. На ленте появились знакомые знаки. Он прочел долгожданный ответ:

— Мы слушаем!..

Потом лента стала что-то путать, знаки запрыгали бессмысленно и нелепо. И, наконец, отчетливо и властно:

— Сосновка, принимайте важные известия... Важные известия... Слушайте...

Лента раскручивалась, и по мере того как она раскручивалась, покрываясь привычными и понятными знаками, у Осьмушина то бледнели, то набивались кровью щеки, и мелкая испарина выступила на лбу. Осьмушин тяжело вздыхал, ерзал на табурете, теребил непокорный клок волос на голове, отдувался и громко сопел. Наконец, он не выдержал, вскочил, и, не сводя взгляда с раскручивавшейся ленты, дико заорал:

— Ура! Ура!.. Ура!..

Белореченская передала все, что могла. Осьмушин забрал ленту, оглянулся, торопливо натянул на себя тужурку, нахлобучил шапку и выбежал из аппаратной.

Он влетел в квартиру слесаря Нестерова, свалил скамейку, ушиб колено, подскочил на одной ноге не то от боли, не то от возбуждения и, как только что в аппаратной, дико закричал:

— Ура! Ура!.. Ура!..

Нестеров, вздрогнув от неожиданности, быстро оглядел телеграфиста и почти спокойно сказал:

— Ну, принес новости? Давай живей!..

— Новости прямо сногсшибательные! — похвастался Осьмушин. — Не новости, а прямо извержение вулкана Везувия и гибель Помпеи!..

— Давай, выкладывай! — нетерпеливо потребовал Нестеров.

Осьмушин стал выкладывать...

Слесарь слушал молча. Но в глазах его пылало волнение. Он не спускал глаз с непонятных знаков, бесстрастною дорожечкой испятнавших бесконечную ленту. Он подался немного вперед, и на лбу его сбежались тугие морщины. И дышал он учащенней, чем всегда. И рука, лежавшая на столе, вздрагивала. Мелко и неудержимо вздрагивала.

— Так... — хрипло произнес Нестеров, увидев, что телеграфист кончил и сматывает ленту. — Действительно, извержение... Можно тебе спасибо, пожалуй, сказать за новости... Ну, а скажи, в город это скоро достигнет?

— В город? — Осьмушин поднял глаза и поглядел на потолок. — В город вряд ли скоро. Связи нет...

— Связи нет... — раздумчиво повторил слесарь. — Так, так... Ну, еще раз спасибо тебе. Давай руку!

Он схватил руку телеграфиста и сжал ее. Осьмушин охнул.

— Стой! Искалечишь!.. Ну и лапа!..

Когда Осьмушин ушел от Нестерова, слесарь быстро оделся и сбегал к своим товарищам. Он пришел к одному, наскоро сообщил ему о полученных известиях, потом вместе с ним отправился к другому, затем к третьему. И так обошли они всех, кого надо было. А потом коротко и очень деловито посовещались и разошлись.

И на утро, когда еще не занималась заря, из поселка выехала резвая пара, везшая двух пассажиров. Пара эта лихо свернула на широкий тракт и понеслась в ту сторону, где в сотне верст отсюда спал ничего не знавший город.