Исаак Гольдберг - День разгорается

— Ссукин сын! — сквозь зубы прошипел ротмистр, вытягивая ногу. — Ты это так чистишь, мерзавец?!

Денщик отшатнулся, но удар сапогом попал ему вниз живота. Скрывая боль и вытягиваясь во фронт, денщик виновато отрапортовал:

— Виноват!..

Губы у денщика вздрагивали. В глазах были испуг, боль и злоба...

Город проснулся. Вдруг неведомо откуда протянулась весть о манифесте, и улицы ожили. На улицах стало многолюдно. Выехали скрывавшиеся где-то последние дни извозчики. Прекратили забастовку печатники, и заработала типография. Исчезли патрули, город стал снова мирным и как будто спокойным. Лучший ресторан в городе «Метрополь» спешно стал приводить себя в приличный вид. Свежие скатерти белоснежным покровом устлали столы, появились цветы, по-праздничному наряженные официанты выстроились на своих постах, а солидный швейцар, блистая золотыми галунами, начал дожидаться тароватых и щедрых гостей.

К полудню первые оттиски манифеста пошли по рукам.

На улицах усилилось движение. По главной улице двинулись веселые толпы. Люди встречались, поздравляли друг друга, некоторые тут же, на улице, кидались целоваться. У многих в петлицах, на пальто, закраснелись яркие пунцовые розетки. В воздухе носилось будоражащее, шумное, ликующее:

— Свобода! Свобода!..

Как это только бывало раньше по царским дням и на пасху и рождество, в общественном собрании днем столпились завсегдатаи карточной комнаты и буфета. И тут тоже поздравляли друг друга. И сюда кой-кто заявился с красненькой розеткой.

Здесь первым делом вспомнили о Чепурном, о Пал Палыче, о Скудельском и о других членах общественного собрания, сидящих в тюрьме.

— Когда их выпустят?

— Сегодня же. Уже есть распоряжение.

— Надо устроить им пышную встречу. Ведь пострадали, как же!

— Конечно!..

Суконников-младший ходил сконфуженный и по секрету рассказывал своим приятелям об отце:

— Совсем спятил с ума старик! Как узнал про манифест, устроил дома скандал, разбил любимую чашку, собирается уезжать. «Не могу, кричит, я жить если всякой сволочи волю дают!» А куда уедет и сам не поймет... Ушибло его манифестом этим. Очень ушибло.

— Многие ушиблены, — утешали Суконникова. — Для иных это вроде крушения веры и упований...

В полдень в городском театре назначен был всенародный митинг. К театру заранее потянулись дружинники и заняли там все хода и выходы. Полицеймейстер появился ненадолго, поглядел на дружинников, задумался немного, потом исчез и послал несколько городовых с околодочным надзирателем. Дружинники, завидев полицейских, подняли крик:

— Выметайтесь! Долой!

Околодочный, нервничая, подошел к руководителю.

— Вы не беспокойтесь. Мы для ради порядку поставлены...

— Долой их! Порядок мы сами без вас установим и поддержим! Убирайтесь!

— Долой полицию!

Городовым пришлось убраться.

В железнодорожном собрании снова стало шумно и многолюдно. Отсюда предполагалось пойти большой демонстрацией к тюрьме требовать освобождения арестованных.

Демонстрация двинулась к тюрьме часов в одиннадцать. День был серый и бессолнечный. Начинали кружиться снежинки. Тусклые тени тянулись в углах и по бокам улиц. Но никто на замечал, что день сер и что солнца нет. У всех сияли лица и все излучали живое солнце: радость...

Швейцар «Метрополя» широко распахнул двери и, низко кланяясь, встретил гостей. Зал, несмотря на то, что было еще почти утро, быстро наполнялся. На эстраде давно не работавший и хорошо отдохнувший оркестр усердно настраивал инструменты. Из буфетной тянулись тонкие запахи соусов и острых закусок. Столики быстро заполнялись веселыми гостями. Люди приветствовали друг друга, будто не встречались годами. Устраивались компании, официанты проворно составляли несколько столов вместе. Карточки меню обсуждались оживленно, горячо и со вкусом. Метр-д'отель извивался, разрывался на части, еле успевая угодить завсегдатаям и почетным гостям. Отовсюду слышались призывные крики:

— Иван Ильич, сюда!

— Иван Ильич, угостите-ка нас чем-нибудь остреньким!

— А что мы сегодня выпьем, Иван Ильич? Чем можете похвастать?

Когда оркестр наладился и сыграл какую-то шумную мелодию, за несколькими столиками потребовали:

— «Марсельезу»! Играйте «Марсельезу»!

Дирижер на мгновенье смутился, но подскочил Иван Ильич, кивнул ему ободрительно головой, палочка взмылась вверх, застыла на мгновенье. И вот полились звуки старого, запретного марша марсельцев.