Исаак Гольдберг - День разгорается

Пристально взглянув на черноглазого, старик постучал кулаком по столу.

— Ладно. Допустим... Может быть, и самые отъявленные. Ну, а все-таки несознательность. И вина на тех, которые повыше и которые кое-чему уже подучились, то-есть на вас, товарищи. Да. И чтобы дальше так не повторилось, давайте займемся делом... Положение сейчас такое...

Просто и без всяких отступлений и прикрас старик рассказал о настроениях в городе, о силах, которые имеются у организации, и о том, что каждому сейчас надо делать. Его речь была ясным и вразумительным уроком хорошего, спокойного и многознающего учителя. И слова его воспринимались легко и укладывались в сознании людей прочно и надолго...

Уходя с этого собрания, старик что-то вспомнил, усмехнулся и покрутил головой.

— Да, вот еще что. Тут, я слышал, у вас некоторые ребята вроде самосуда устраивали. Так смотрите, чтобы какой-нибудь ошибки не вышло. Не распускайтесь! А то сгребете первого попавшего, поучите, а он, оказывается, невинный!..

Несколько голосов весело и уверенно ответили:

— Нет! У нас без ошибки!..

— У нас эти, которых учить надо, меченые!.. Не ошибемся!

В общественном собрании в люстрах и шандалах оплывали стеариновые свечи. За карточными столами было малолюдно. Игра шла вяло. Многих партнеров недоставало. Оставшиеся нервничали по всякому поводу. Во-первых, надоела неустроенная жизнь, вот то, что приходится сидеть при свечах, что газеты не выходят, что почта и телеграф бездействуют. Во-вторых, приостановилось поступление доходов: торговля захирела, заводишки остановились. Наконец, никуда нельзя было выехать и ничего неизвестно было, что делается на белом свете и что творится в центре, в Петербурге.

Суконников-младший, сдавая за своим столом карты, пытался шутить:

— А наши краснобаи теперь пулечку в тюремной камере составляют! Весело!

— Оставьте, Сергей Петрович, пулечка? В общем и Пал Палыча, и Скудельского, и Чепурного жалко. Люди солидные и вдруг вместе со всякими длинноволосыми и голодными социалистиками в тюрьму!..

— А вот редактору, так поделом! — подхватил другой. — Пусть ему прижмут хвост, может быть он поумнеет!

— Пожалуй, что и верно! Стоит.

— А чем же все-таки, господа, все это кончится? Ведь конца-краю не видать!

На спрашивавшего оглянулись с некоторым неудовольствием: все жили этим неразрешимым и беспокойным вопросом и молчали, а вот нашелся же такой неделикатный человек, который прямо брякнул то, о чем каждый спрашивал самого себя и то только тайком.

— Чем кончится? — нашелся находчивый. — А очень просто: заметут еще несколько главарей и всякую беспокойную публику, кончится забастовка, и все пойдет по-старому гладко и в полном порядке...

— Дал бы бог!..

— Господа, господа! карты сданы. Федор Никифорыч, вам объявлять.

— Пики.

— Трефы...

— Пасс!

Замелькали карты. Ненадолго все внимание игроков было сосредоточено на игре. Но где-то внутри у всех копошился надоедливый червячок, который мешал мирно и безмятежно продолжать игру.

— Что же все-таки предпринимается для того, чтобы связаться с центром? Может быть, там уже все спокойно и нормально, и только у нас этот кавардак?

— Ну, вряд ли.

— А что же вы думаете, возможно, что мы из-за телеграфа и ничего не знаем!

Откладывая на минуту карты в сторону, тот самый находчивый господин, который высказал успокоительное предположение, что все кончится благополучно, уверенно сообщил:

— В канцелярии губернатора предпринимаются меры. Телеграф будет работать. Самое большее два дня, и мы все узнаем!

— Ох, если бы так!

— Да уж поверьте! Во-первых, сильные меры, а во-вторых, и забастовщики не продержатся долго, сдадут!..

— Что-то не верится...

— Нельзя же быть таким недоверчивым! Говорят вам, что дело идет к концу!.. А кстати, слышали вы, господа, что товарищ прокурора Завьялов повышение получил?

— Это какой Завьялов, тот, у которого жена интересная?

— Он самый!.. Человек он твердый и решительный. Такие теперь нужны...

— Что же он теперь?

— Да вот по политическим делам. Он, говорят, в молодости, в университете сам грешил подпольными делишками, вот ему это теперь пригодится!

— Будем продолжать игру? Что это на самом деле, хоть карты бросай!

— Ладно, ладно! Продолжаем. Я пассую!..

В женском корпусе, отделенном от остальной тюрьмы пустынным двором, маленькую камеру отвели под новых политических арестанток. Камера была угловая, с одним окном, темная. Галя устроилась неудобно: недалеко от двери, от параши. Галю тошнило от густого, нестерпимого запаха, она отворачивалась к стенке, куталась с головою в платок, боялась дышать. Вокруг нее было шумно. Незнакомые женщины, с которыми она встретилась впервые, показались Гале неприятными, крикливыми и совсем чужими. Девушка с горечью почувствовала тоскливое одиночество.