Александр Розен - Почти вся жизнь

— Они встретятся. Вот увидите, Павлик, они встретятся, — шепчет Елизавета Ивановна.

Та же песня, которую пела девушка в начале фильма.

Неожиданно Елизавета Ивановна спрашивает:

— Слышите?

Толчок.

Песня. Скрипка подхватывает ее.

Толчок. Как будто кто-то постучал в закрытые двери кинозала.

— Слышите?

Снова толчок.

— Обстрел! Павлик, Павлик, идемте.

Дали свет в зале. Затих движок.

— Граждане, — говорит голос в репродукторе. — Проходите в бомбоубежище.

Они в коридоре.

— Граждане, бомбоубежище налево.

— Павлик, Павлик! Лучше на воздух.

Хрустит стекло в вестибюле. Яркое солнце бьет им в лицо.

— Как парит! — говорит Елизавета Ивановна. — У меня не выдерживает сердце.

На углу Садовой и Невского Ларин и Елизавета Ивановна простились.

— Надо торопиться: у меня с пяти дежурство в госпитале. Вот вам записочка для Бати. Всегда с собой ношу. А вдруг кого-нибудь из наших на улице встречу. До свидания, Павлик! Вы на трамвае?

Но Ларин не стал ждать трамвая. Он остановил военную полуторку и умолил водителя подвезти его на Васильевский остров. С того момента, как начался артобстрел, и потом, когда они выбрались из кино и прощались с Елизаветой Ивановной, он со страхом думал об Ольге. Он хотел только одного: как можно скорее, немедля, сейчас знать, что она жива и невредима.

— Ну как у вас, тихо? — спросил Ларин старуху вахтершу, и, когда та кивнула головой, он почувствовал, как тяжелая тревога отошла от него.

— На вот, передай Смоляру. — Грачев ждал его. Ларин взял конверт со штампом завода. — И скажи, что Грачев всегда о нем помнит.

— Спасибо, Илья Александрович. Вы и про то, о чем утром говорили, написали командиру полка?

Грачев улыбнулся, кивнул головой.

— Пойдем на завод, покажу тебе новый цех, новую сборку, где твоя Ольга работает.

В ста метрах от заводоуправления двухэтажное здание. Кирпич не облицован. Цех еще не покрыт, работают кровельщики.

— Вот о чем расскажи в полку, — говорил Грачев, — мы ведь здесь не запонки делаем. Для вас работаем. И дом этот (Ларин заметил, что он подчеркнул слово «дом») срубили наши же рабочие. В третьем пролете жену видишь? Она нас заметила, только виду не подает. Первая строительница — твоя жена. Мы, Ларин, еще один новый дом срубим.

— А где же старая сборка? — спросил Ларин. — Красивое такое здание? Там, кажется, у входа пальмы росли.

— Да, да, — сказал Грачев, — да, пальмы… Были и пальмы. И кактусы были, — Грачев сморщил лицо, как от сильной боли. И Ларин пожалел, что спросил о старой сборке.

— Ну, давай пройдемся по цеху, — сказал Грачев, — и слушай, что я буду тебе объяснять. Это тоже касается нашего артиллерийского… — Он не закончил фразу.

Удар. И — грохот.

Еще удар.

Рушится где-то… Уже близко. Удар.

— Я в штабе! — крикнул Грачев и побежал.

Ларин смотрит в третий пролет…

Станок. Однообразные движения Ольгиных рук.

Стон летящего снаряда и рев при разрыве.

Ларин стоит словно прикованный к месту. Мысль о том, что вот сейчас, когда он смотрит на Ольгу, именно в это мгновение все может быть кончено, входит в него, как игла.

Он рядом с Ольгой. Грохот удаляется от них. Стойкий запах пороха.

Возвращались они домой снова по набережной. Неподвижен воздух, и даже над Невой нет обычной прохлады. И волна — темно-синяя и усталая. Они шли медленно, словно повинуясь тишине…

— Не бойся за меня, милый, не бойся, так нам обоим будет легче… Да? Очень важно, чтобы ты за меня был всегда спокоен…

Милый, ты еще не знаешь, ты еще не знаешь, как важно, чтобы ты был спокоен за меня. Ты ведь любишь меня?..

Нет, скажи мне, скажи мне: «Оля, я люблю тебя». Так вот. Ну еще разочек…

Ну вот. А теперь я тебе что-то скажу. Сказать?..

Нет, не сейчас. Лучше дома или завтра… Когда-нибудь. — Она положила ему руки на плечи и, прямо глядя в глаза, сказала: — Павел, у нас будет сын…

Нет, нет, молчи. Я знаю все, что ты скажешь: война, фронт, обстрелы, надо пожалеть и себя, и маленького. Но все это неправда. Это все от себялюбия. — И она зло взглянула на Ларина, как будто бы он уже произнес эти ненавистные ей слова.

Ларин понял, что в ответ ему нужно сказать слова самые бесхитростные. И он сказал просто:

— Ребенок родится, никакой блокады уже не будет.

— Блокады не будет?

— Не будет, это ясно.

Ольга засмеялась. Ларин тоже засмеялся. Он был рад, что злое выражение исчезло с ее лица.

— Какой ты все-таки смешной! Ну, а если блокаду еще не снимут, тогда как?