Александр Розен - Почти вся жизнь

Поздно вечером он рассказал жене, что случилось. Позвали Игоря, и Федор Васильевич потребовал, чтобы тот рассказывал подробно и по порядку, ничего не скрывая. Сын стал рассказывать, но, как и в первый раз, не было никаких подробностей. Торопились на вечеринку, часть картофеля втоптали в землю. Значит, так — впереди идет машина, вскапывает землю, позади сын, в руках у него мешок; одна, две, три, пять картофелин жестко падают в мешок, шесть, семь, восемь втаптываются. Нет, ничего нельзя понять. Торопились на вечеринку? Федору Васильевичу хотелось представить себе эту вечеринку, которая отнюдь не была оргией. Самые обыкновенные именины на квартире дальнего родственника. Этот родственник часто уезжал в командировки, а в квартире оставалась сестра его покойной жены, старая, ворчливая женщина. Какая уж там оргия!

Все-таки Федор Васильевич спросил:

— Пили?

— По сто пятьдесят портвейна.

Федор Васильевич знал, что и это правда. Говорить больше было не о чем. И он не понимал Елену Владимировну, которая все спрашивала:

— А кто выступал на бюро? А что еще говорил декан?

Но Игорь матери отвечал, и так подробно, что Федор Васильевич невольно прислушался. Оказывается, на бюро выступили восемь человек. Единодушно. Только Лебедев предложил строгий с предупреждением, потому что все знают: Игорь не лентяй, не стиляга, точно выполняет комсомольские поручения. Миша Лебедев напомнил, что и декан не раз говорил, что да, большие способности и со временем из этого парня выйдет толк…

— Ладно, довольно, — сказал Федор Васильевич. Игорь на цыпочках вышел из отцовского кабинета и тихо прикрыл за собой дверь.

Был уже первый час ночи, но спать никому не хотелось. Елена Владимировна приготовила постель и вернулась к мужу. Надо, чтобы Федор Васильевич немного успокоился. Она поцеловала мужа в лоб и, стараясь держаться как можно бодрее, сказала:

— Я все-таки не теряю надежды. Может быть, еще и обойдется.

— Обойдется? — переспросил Федор Васильевич. — Как это может «обойтись»? Ты, может быть, думаешь, что я пойду к декану? Или, может быть, мне на него пожаловаться? — спросил он возбужденно.

— Что ты, что ты, Федя, успокойся, я этого и в уме не имею, — говорила Елена Владимировна, трогая его за руку. — Успокойся, слышишь, я тебя прошу успокоиться.

Он сжал зубы и кивнул головой.

Федор Васильевич почти всю свою жизнь проработал на одном заводе, и так сросся с ним, что разделить их могло только несчастье. Это был старый и заслуженный завод, давший России несколько поколений революционеров, первых красногвардейцев, колхозных вожаков, народных комиссаров и партийных руководителей. На этом заводе Федор Васильевич учился, кончил фабзавуч и машиностроительный институт. На этом заводе, можно сказать, прямо в цехе, он влюбился в хорошенькую табельщицу с черными, узенькими, как у японки, глазами. Леночка тоже училась на заводе, только не в институте, а на курсах, и стала главным бухгалтером. Два года назад они отпраздновали серебряную свадьбу.

Федор Васильевич не раз и вполне серьезно говорил, что ему надоело сиднем сидеть на одном месте столько лет, что человеку вредно застаиваться и что «этот завод» загубил его жизнь. Но это были только разговоры. Федор Васильевич даже и представить не мог свою жизнь без завода.

Само собой, что он знал здесь чуть ли не каждого человека; немало было и близких людей. С каждым из них Федор Васильевич мог поговорить, посоветоваться о сыне. Но перебирая в памяти многих отличных людей, он у каждого из них находил изъян для такого дела. У одного что-то там с дочерью не в порядке, — пожалуй, будет бестактно соваться со своим; другой бездетен — не поймет; третий сам не возьмется быть советчиком.

Так он перебирал все новые и новые имена, не в силах признаться в том, что ему просто стыдно за сына, которым раньше всегда гордился.

К концу дня он все-таки решился и позвонил Якову Матвеевичу Бородину. Они были знакомы давно. Бородин был известен на заводе как человек открытый и доброжелательный, привыкший участвовать в решении разных человеческих судеб. Когда умер знаменитый Балычев, — двадцать лет заведовавший опытным цехом, все, как сговорившись, назвали Бородина: в этом цехе народ подобрался один к одному — интеллигенция. Значит, Бородин…

— Ты ко мне или я к тебе? — спросил он Федора Васильевича.

— Может, выйдем в садик?

— Ладно, давай выходи…

— Есть, — сказал Федор Васильевич, уже сердясь на себя за то, что выбрал такое место для встречи: смешно, взрослые люди, и разговор, казалось бы, не о пустом…