Александр Розен - Почти вся жизнь

«Они похожи, — неожиданно подумал Владимир Павлович. — Нет, кажется, я схожу с ума…»

Медленно возвращался Владимир Павлович в гостиницу. Подъем утомил его, но он ни разу не остановился и не обернулся.

В гостинице, на площадке второго этажа, он увидел себя в зеркале. Пожилой мужчина в грязном плаще, с галстуком, съехавшим набок, и в темных от пыли белых сандалетах. Брюки пузырятся на коленях, воротничок размок от жары. В первую минуту он не поверил, что это действительно он. Впалые щеки поросли седой щетиной, мутные глаза покраснели от бессонницы. Владимир Павлович остановился, провел рукой по небритому подбородку. «Странно, ведь я вчера только брился в поезде. Очень странно!» И эта пыль, злая волжская пыль! Он чувствовал ее в складках одежды, на шее, на ладонях, на щиколотках, пыль потрескивала у него на зубах, и это усиливало ощущение нечистоты.

Он испугался. Вон отсюда, из этого несчастного города! Вон, и как можно скорее!

В номере Владимир Павлович поспешно бросился собирать вещи, вызвал администратора.

— Я уезжаю. Вот мой ключ. Я получил телеграмму… — начал он, но не кончил фразу, махнул рукой и, сунув паспорт в карман, выбежал на улицу.

Забыв о своих годах, и о своей солидности, и о том, что у него больная печень, он бежал по улице, смешно подкидывая ноги и задыхаясь.

Касса была закрыта, он побежал к начальнику вокзала. Билетов в Москву не было. Он просил, умолял, показывал какие-то бумажки, грозил жаловаться самому министру и чуть не плакал от мысли, что ему придется снова вернуться в гостиницу или, чего доброго, ночевать в зубоврачебном доте.

Ни о Гаграх, ни о Сухуми он даже не подумал. В Москву, домой, к Полине! И он требовал, чтобы ему дали билет в Москву, к единственному человеку, который — он это знал — успокоит его, накормит, вымоет голову, подстрижет ногти, к Полине, которая верит в то, что он настоящий, умный, интересный человек и никогда в этом не разуверится, потому что любит его.

К вечеру начальник вокзала нашел его в зале ожидания и сказал, что есть один общий на Москву. Если товарищ отпускник не возражает… Владимир Павлович чуть не бросился ему на шею.

Начальник вокзала от души был доволен, что может ему помочь. Он вызвал кассиршу, но, прежде чем вручить билет, вдруг нахмурился и, осмотрев Владимира Павловича с ног до головы, спросил:

— Скажите, э-э… виноват… вы сами не из нашего города будете?

— Я? — переспросил Владимир Павлович. — Я? Из этого города? Нет, нет, клянусь вам, — добавил он, словно боясь, что его могут лишить билета, если он признается, что родился и вырос именно здесь.

— А мне показалось…

— Нет, нет, — перебил его Владимир Павлович. — Вам показалось. Я здесь в отпуске. Отпуск, понимаете, Волга, воздух…

Подошел поезд, и Владимир Павлович побежал искать свой вагон. В первый момент ему показалось, что вагон набит так, что не только сесть негде, но негде даже встать, но потом, когда поезд тронулся, его устроили на сиденье возле прохода, а на следующей станции кто-то сошел, и Владимир Павлович занял место у окна, и там ему было гораздо удобнее.

В общих вагонах ездят чаще всего на короткие расстояния, и соседи Владимира Павловича менялись непрерывно. Почти на каждой станции кто-нибудь входил и выходил.

— Вы в Москву? — удивленно спрашивали Владимира Павловича.

А одна молоденькая девушка даже возмутилась:

— Ну уж, в Москву я бы так не ездила! Уж в Москву-то я бы на мягкий разорилась…

Владимир Павлович ничего не ответил. Он вообще ко всему относился равнодушно, молчал, механически слушая разговоры и ни во что не вмешиваясь. В Харькове была длительная стоянка, на перроне на столах были приготовлены обеды для пассажиров. Владимир Павлович торопливо съел две тарелки борща, большую котлету, послал телеграмму Полине и, вернувшись в вагон, задремал на чьем-то плече.

Москва началась в сонном рассвете. Шел дождь, и сквозь мокрые стекла ничего нельзя было разобрать, кроме унылого однообразия рельсов. Пути двоились, троились и умножались с такой неестественной быстротой, что невозможно было понять, по какому из них идет поезд. И каждый раз, когда вагон вздрагивал на стыках, Владимиру Павловичу казалось, что у него во рту вздрагивает протез.

Но вскоре все это кончилось — из окна он увидел Полину. Она тоже его увидела, улыбнулась, помахала рукой и побежала по движению поезда, а Владимир Павлович стоял в тамбуре и равнодушно смотрел на ее встревоженное, улыбающееся лицо.