Александр Розен - Почти вся жизнь

Да, все наконец устроилось. Последнее, что ему мешало жить, это были его старые, гнилые зубы. Но и это оказалось поправимым: великолепные искусственные челюсти крепко сидят во рту, одно удовольствие трогать их языком…

Да, все устроилось. Но именно теперь появилось это незнакомое ему чувство, эта странная, щемящая тоска. Что ж, он имеет право на то, чтобы повидать родной город. А может быть, просто пришло время взглянуть на себя как бы со стороны. Или, вернее сказать, снизу. Взглянуть — и оценить. Ведь и у альпиниста, бесстрашно одолевающего горные кручи, наступает момент, когда хочется остановиться и обозреть пройденный путь. Но там, наверху, — знаки ледоруба привычны, с каждым шагом открывается новая вершина и тропа теряется среди многих других. А снизу не видно этой беспокойной горной жизни, вершины, большие и малые, сливаются, и о твоем походе уже сложена легенда.

Весь следующий день Владимир Павлович был оживлен, рассказывал анекдоты и забавные случаи из жизни и всех поразил своей осведомленностью о личной жизни балерины С.

— А вы тоже имеете отношение к искусству? — спросил майор, раскрасневшись.

— Как всякий культурный человек, — ответил Владимир Павлович.

Потом обедали, потом снова болтали, играли в шахматы, и Владимир Павлович высказал свое недовольство чемпионом мира, который не сумел добиться превосходства в последнем матче.

Смыслов, Козловский, Левитан, Яншин, Яшин… Имена мелькали и исчезали вместе с колечками дыма, которые Владимир Павлович пускал, надо сказать, классически.

А на следующее утро Москва была уже далеко позади, а вместе с нею и то, что так еще недавно заботило: настойчивая Полина, подписка на Джека Лондона, деньги, которых всегда не хватало, и должность старшего референта, которой он так добивался и которая по роковому стечению обстоятельств постоянно от него ускользала.

Наконец показалось огромное здание элеватора. Владимир Павлович защелкнул свой ярко-красный чемоданчик, купленный по случаю у какого-то капитана дальнего плавания, простился с соседями и с сильно бьющимся сердцем направился к выходу. Теперь в любой момент он мог встретиться с кем-нибудь из старых знакомых. «Володя, ты ли это!», «Какими судьбами!», «Володя! Володя? Владимир Павлович!..»

И если такой встречи не произошло на вокзале, то она могла случиться на улице, в гостинице, за обеденным столиком…

Энск мало изменился за эти годы, в особенности по сравнению со своим могучим соседом. Конечно, возникли здесь кое-какие местные заводики, построены были и новый Дом культуры, и городская библиотека, и универмаг, но было похоже, что город живет как бы отраженным светом. Большинство его обитателей так или иначе были связаны со Сталинградом, работали на знаменитом тракторном заводе или на строительстве ГЭС. Такое положение города, не снискавшего славы ми в дни войны, ни в дни мира и живущего тихо, не огорчало Владимира Павловича. На этом фоне он сам выглядел, пожалуй, еще более выпукло. Дело было, конечно, не только в плаще, велюровой шляпе «гопак» и ярко-красном чемоданчике. Дело было еще в чем-то неуловимом и тем не менее значительном — таком, что сразу бросалось в глаза.

— Люксов у нас нет и полулюксов тоже, — сказал администратор гостиницы, хотя Владимир Павлович отнюдь не спрашивал ни люксов, ни полулюксов. А горничная заметила прямодушно:

— Редкий гость!

И никому из них не пришло в голову, что редкий гость родился здесь неподалеку, в небольшом голубом домике — вот только миновать заборчик, — и что двадцать лет назад он был завсегдатаем этой гостиницы, и что его розовая бобочка примелькалась здесь так же, как примелькались его молодые кудри, небрежно зачесанные назад.

Владимир Павлович получил огромный медный ключ от номера и поднялся на второй этаж. В маленькой комнате было уютно и тихо. Пахло отжавелью и флоксами. Высокая кровать была застелена пикейным одеялом, тугим от крахмальных щедрот. На маленьком столике, под тяжелым стеклом, алело объявление: «Гостиница „Интернациональная“. Роскошные комфортабельные номера. Ресторан».

Двадцать лет назад гостиница «Интернациональная» и впрямь казалась ему небывало роскошной, а приезжавшие из области представители «Главпеньки» и «Роспароходства», их бостоновые костюмы и крепдешиновые галстуки — необыкновенно изящными.

Если у нею не было денег, он все равно забегал сюда, поднимался на второй этаж, в холл, и звонил кому-нибудь по телефону: «Я из „Интернациональной“»…