Анатолий Афанасьев: Мелодия на два голоса [сборник]

— Бред, — сказал он вслух. — Это был бред!

«Нет, — помимо воли билось в голове. — Это не бред, это реальность. Воробейченко пришел в мою жизнь и останется в ней».

Ни с того ни с сего возникшая мысль мгновенно стала убеждением. Почему, откуда, кто такой Воробейченко? Обычный неудачник с самомнением, скорее всего, неудачник от лени и пьянства. Лентяй. Что он тебе?

Он кропотливо с непонятным страхом восстанавливал пункт за пунктом встречу с Воробейченко, первую, и его сегодняшний визит. Вспомнил анекдоты, лица, выражение глаз, голос. Все это было не опасно, но что-то мучительно ускользало.

— Какая дурь! — устало произнес Пономарев. Встал и пошел курить на кухню.

«Ты где работаешь?

— Нигде! — и взгляд в глаза, просящий и настойчивый».

Это? Да, это. Это — факт. Завтра Воробейченко позвонит и попросит устроить его на работу. А им как раз нужен инженер-тепловик. Отказать Воробейченко у него нет причин. Более того, отказать ему — подло. Ну и что с того? Будет новый сотрудник, старый школьный друг. И все. Нет, не все. Что же еще?..

Пономарев выкурил сигарету, попил воды и лег. Но сон не возвращался к нему, как часто бывало в последнее время…

Веня позвонил не назавтра, а спустя неделю, когда Пономарев и думать забыл о ночных предчувствиях. Воробейченко на этот раз взял быка за рога немедля, по-мужски.

— Ты вот что, Анатолий, — пробасил он требовательно, — у тебя там нет местечка для талантливого, средних лет инженера-тепловика? Есть, понимаешь, один на примете. Хороший парень, покладистый, начальство уважает. Один минус у него — в любви не везет. Как? Годится?

— Ладно, приходи, — ответил Пономарев, побеждая мимолетный нехороший страх и тоску. — Кажется, можно поговорить. Приходи.

— Когда?

— После обеда. Часика в три. Пропуск тебе закажу. Тридцатый отдел. Найдешь?

— Люди подскажут.

Заведующий отделом Викентий Палыч Топорков сидел у себя в кабинете и смотрел, как слесарь наглухо заколачивает оконную решетку. Викентий Палыч ничего в жизни не боялся, кроме сквозняков. А сквозняков он не просто боялся, тут у него была мания, «бзик». Входя в любое помещение, он первым делом слюнявил палец и подымал его кверху, ловил старым матросским способом течение воздуха. В отделе его за это прозвали «Боцманом». Это было смешно. Интеллигентный Викентий Палыч походил на кого угодно, но не на боцмана. Хлипкий очкарик, сутулый, с непомерно разросшейся головой. Еще, правда, была у Викентия Палыча слабость — он обожал высоких худых женщин.

Как раз он утром уловил в своем кабинете сквознячок, вызвал слесаря и теперь с наслаждением наблюдал, как пожилой угрюмый мужик заколачивал в раму аршинные гвозди. Как большинство тронувшихся, Викентий Палыч не находил в своей слабости ничего зазорного.

Отношения с Пономаревым у Викентия Палыча были предельно ясные. Тема, над которой бился уже четвертый год Анатолий, твердо «не шла». Но и средства на нее потрачены мизерные. Со временем круг работающих над темой сузился до упора — Пономарев остался один. Так что хотя Пономарев и «висел» на отделе, но «висел» необременительно, почти символически. В случае же успеха эта тема могла нашуметь, обрести перспективу и дать Викентию Палычу много плюсов. Зная добросовестность Пономарева и его некоторый фанатизм в работе, начальник отдела ему не мешал, не набивался с советами, стоял как бы в сторонке на бугорке, однако готовый в любую минуту по распоряжению свыше наложить на Пономарева отеческую руку. Но пока распоряжения не предвиделось, и жил Викентий Палыч со своим вольным старшим научным сотрудником дружно. Денег ему лишних никогда не давал, но и по мелочам не теснил, даже иной раз премией не обходил, не вполне законно включая его в списки. Пономарев со своей стороны ценил чуткость начальства и старался по возможности не лезть Викентию Палычу на глаза.

Теперь он прибыл ходатайствовать за Воробейченко.

— Дует, Викентий Палыч? — спросил он с порога и не удержался, поднял палец кверху. Викентий Палыч тоже поднял кривой мизинец и довольно подмигнул.

— Теперь дуть неоткуда. Амба! А с утра, поверишь ли, как шквал, бумаги вон со стола все посымало. А ведь, как ни странно, нет на свете ничего вреднее сквозняка. Кажется, пустяк, ан нет. Это враг тихий и вероломный. Там в бок стрельнуло, не обратил внимания, ладно. Там с ноздри закапало, тоже вроде ничего, хотя и неприлично. А там — кувырк — и нет человека!

— Помер, что ли?

— То-то, что помер.