Анатолий Афанасьев: Мелодия на два голоса [сборник]

— Она мне не подружка, — утомленно уточнил Витенька. — Я дружу с Зиной Маслениковой. Зина — самая красивая девочка в группе.

— Господи! — ужаснулся Пономарев и отправился на кухню к Аночке.

— У него задатки подлеца, — горько заметил он. — Как ты его воспитываешь?

— Ах, да перестань. Все дети — садисты. А воспитывать должен ты.

— Мы вместе должны. С тобой он проводит больше времени.

— Кто же тебе мешает проводить с ним больше времени?

— У меня работа, Аня. Это старый разговор.

Он боялся раздражения, которое незаметно, зло и неудержимо поднималось изнутри, как дрожжи.

— У меня тоже работа. Я не дома сижу. Получай больше денег — я брошу работу. Это, действительно, старый разговор.

Она смотрела сухо, в сторону. Пономарев ненавидел ее. Она — тупица, не любит его, ходит, как корова, не хочет понять главного — сын растет, с них за него спрос.

— Виктор ни при чем! — сказал он. — Ладно, кончим.

Витенька способный мальчишка, рос, как дикий цветок. Пономарев умом знал — Аночка мало виновата. Она меряла мужа по каким-то своим меркам и требовала равенства. Но равенства быть не могло. Ей хотелось в кино — ему выпала настоятельная необходимость работать. Они ходили в кино. Удивляясь и сочувствуя происходящему на экране, Пономарев ругал себя за потерянное время. Хорек беспокойства грыз его душу. Он растерялся в житейском мире, пропадал, не успевал, и все выливалось в истерики. Он кричал на Аночку, любимую жену, бессонница мучила его, на смену ей приходили тяжелые сны. Он был беспомощен, тайные могучие силы зрели в нем, как нарыв. Это, он знал, наступили его лучшие творческие годы. Выхода не было. Сын рос беспризорником. Работа не клеилась.

«Устал, устал, — думал Пономарев. — Это скоро пройдет».

В бессмысленном беге дней был один точный смысл. Оставшееся ему время не прибавлялось, а убавлялось. Это было непреложно и необманно.

«Но другие побеждали время, — думал он, — Резерфорд, Ландау, Королев. Многие… Они скакали по зеленой дороге на сумасшедших конях. Ничто их не останавливало.

Но им повезло, — думал он, — им повезло, а мне нет.

Они гениальны, — думал он, — а я нет. А я нет! Кто знает? Судят по результатам. Да и не надо, чтобы кто-то судил. Суди себя сам. Соизмерь свои силы и суди. Чего я хочу? Славы, денег, успеха? Мелко.

Нет, — думал он холодно. — Хочу разгадать свою мысль, ощутить ее, рассчитать, посадить в клетку и показать всем. Вот она — моя мысль, видите, я прав. Поймал ее, щуку-мысль, засадил в клетку, теперь она не опасна, подвластна, ручной звереныш, она пахнет жженой пробкой и салом. Она так же понятна, как дерево или ухо. Там, в лаборатории, в черных капканах колб прищемлен ее змеиный хвост. Хоть раз бы обладать ею бесспорно, до конца, а тогда можно умереть.

Гуманитарные бредни, — думал Пономарев, — откуда они во мне?»

Воробейченко постучал в дверь в начале девятого. Анатолий еле узнал гостя. Элегантный, в черном костюме, просветленный и праздничный Воробейченко, пожимая ему руку, ласково щурился. Милостиво погладил по голове вышедшего Витеньку: «Похож, похож, твой». Артистически поклонился, знакомясь с Аночкой.

«Ай да Венька, — развеселился Пономарев, — двуликий Янус».

Аночка засуетилась, накрывала на стол, шутила, Воробейченко с первой минуты пришелся кстати, стал как дома, не стеснялся, а ведь на это особый дар нужен.

Они скромно выпили втроем на кухне (Витеньку уложили в постель), вели светскую беседу. На Аночку смотреть было приятно. Пономарев видел ее глазами друга и гордился. Глаза синие, яркие, лицо приветливое, доброе, ни злости, ни корысти — ангел, а голос: томный, низкий, уверенный. Пономарев не ревновал жену никогда, раньше не выпадало случая, а за годы притуплялась его юношеская зоркость, некогда было, привык к ней и как-то не задумывался о ней с этой стороны. Любил ли? Любил. Желал ее ласк, но теперь редко, редко. А она была красива, понимал.

Правда, был когда-то эпизод в отпуске, в Сочи, где Аночка познакомилась с одним спортсменом и часами играла с ним в пинг-понг. Честное, гордое лицо носил на себе спортсмен. Вернулся однажды вечером с пляжа Пономарев и у номера их увидел. Целовались они — спортсмен и Аночка, стояли обнявшись, красивые оба, молодые, высокие.

— Ладно уж вам, — сказал Пономарев. — Что вы, как дети. Долго ли до греха.

Увел Аночку. Спортсмен ломился в дверь, переживал, хотел с Пономаревым переговорить. Пономарев к нему вышел.

— Ну чего ты, служивый? Не бери в голову. Море это и солнце. Перегрелись вы.