Анатолий Афанасьев - Мелодия на два голоса [сборник]

Старик обул Федора в старые болотные сапоги, и они двинулись, захватив с собой хлеба и вареных картох. Старик радовался предстоящей прогулке, суетливо похохатывал, и Федор от него загорелся, ожидая невесть какой удачи. Михалыч, опытный лесной ходок, шагал споро, уверенно выбирая сухие места, Федор едва за ним поспевал.

— Дыши, парень, дыши! — оборачивал к нему помолодевшее, иссеченное коричневыми крапинками лицо старик. — Чуешь, как томно, как хорошо! Лес-батюшка отходит ото сна. Слышь, потрескивает суставчиками, потягивается? A-а? Благодать-то божья, Федор Петрович, а ты не хотел идти. Это ж что!

— Куда мы торопимся, дедушка? Долго еще?

— Туда! — старик неопределенно повел рукой, очертив полукруг. — Да ты уж, никак, сомлел, парень? Ого! Не думай ни о чем. Забудь! Дыши привольно. Внимай природе душой. Это же какой праздник для человека — совпасть с природой сердцем. Прижаться к ней темечком. Чуешь!

— Давай передохнем, перекусим!

— Давай. Счас полянка будет, ягодная полянка, оттуда малинник потянется. Там и присядем, погреемся на солнышке на теплом пенышке. Почему нет.

Вышли на взгорок, на прогрев, к зарумянившимся от солнца дубам. Разложили на газетке хлеб, картохи; кусок вяленой рыбы дед выудил из недр пиджака. Федор жевал с аппетитом, вкусно чмокал. Дед к пище не притронулся. Взгляд его замутненно блуждал, ни на чем не останавливаясь. Точно пьяный он был.

— Ты чего не кушаешь, дедушка? Ешь!

— Шибко я нынче доволен, Федор Петрович. Ты пойми — мало мне осталось по лесам шастать. Все свои тропы я давно истоптал, а это уж мне господь от своих щедрот лишку поднес. Я и рад. Да ты ешь, не стесняйся, чистая ты душа. Чего тебе скажу, милый! А ты запомни стариковы слова. Я ведь к тебе пригляделся. Нравом, ты доверчивый и невинный. Как в возраст еще войдешь, непременно тебя дурачить начнут и руки к хребту выворачивать. А ты все не падай духом. Как совсем худо станет, ступай в лес. Зимой ли, летом — одинаково. Заплутай в лесу, замри и жди. Он тебе заново силы вернет, лес наш батюшка! Ты, может, сейчас того не поймешь, что я говорю, а срок наступит — вспомни.

Федор слушал вполуха стариково бормотанье, в дрему его потянуло. Сожмурил веки и грезил наяву. Соседка Тоня, смущенная и неистовая, приникла к его плечу, жарко задышала; "Ты прости меня, Феденька, за все, за все! Кроме тебя, мне никто не нужен!" — "Я тебя, конечно, прощаю, — млея, ответил ей Федор, — но тракториста твоего подстерегу на узенькой дорожке!" Еще она что-то шептала, но Федор дослушать не успел. Старик некстати заторопился:

— Пойдем, пойдем, парень, не спи! Отдохнули, покушали, пойдем дальше. Некогда разлеживаться…

День вытягивался в бесконечность. Странное возбуждение, поддерживающее старика с утра, иссякало. Он реже оборачивался, не задирал бороденку к небу, поскучнел. Голова его клонилась долу. Должно быть, не встретил того, что искал. Они пересекли буреломную, сумеречную чащобу, прочавкали сапогами по заиндевевшему болотцу. Федор промок и мерз. Раза два он заикнулся, что пора бы, наверное, направляться восвояси, но ответа не получил, и тоже замкнулся. Решил, что лучше ноги протянет, а не выкажет своей слабости. Пить ему сильно хотелось. "Ничего, — утешал он себя, — старик тоже не железный". Правда, чем дальше они брели, тем больше крепло в нем подозрение, что у деда с головой не все ладно. Иначе чего бы ему переться неведомо куда и неизвестно зачем.

Они шли по краю неглубокого овражка, увязая в сырой, пудами налипающей к сапогам глине. Дед обернулся, хотел что-то сказать, неловко ступил, соскользнул и покатился вниз по склону, крутясь, зарываясь в комья прошлогодней листвы. Федор, не сразу опамятовавшись, скакнул к нему, перегнулся помочь, да и загремел следом. Даже весело ему было догонять старика и кувыркаться. Но до дна овражка он не долетел, задел головой осиновый ствол, распластался ничком и ненадолго потерял сознание, уплыл в мерцающие столбы искр.

Очнувшись, сквозь наплывший туман увидел внизу неподвижное тело старика, скорчившегося и до пояса прикрытого листьями и трухой. Старик изловчился и достиг дна. Федор сел и глухо ойкнул от боли, рассекшей ступню.

— Ну вот, — сказал он зло. — Нагулялись, надышались природой. Теперь неделю не отстираешься.

Немного погодя окликнул старика:

— Эй, дедушка! Хватит лежать. Пора спасательный вертолет вызывать.

Старик не услышал Федорову шутку. Застыл в неестественной, неживой позе, точно переломленный надвое. Федор испугался. Раскорячив ноги и отталкиваясь локтями, он проехал оставшиеся до старика метры. Перевернул его на спину, тяжело обмякшего. Лицо Михалыча было безмолвно, к вискам прилипла глина, один глаз жутко зиял полуоткрытым бельмом.