Анатолий Афанасьев - Мелодия на два голоса [сборник]

Нету, значит, в нем страха, одна гордость. Мой товарищ распсиховался, шумит: "Чего мы, Михалыч, будем надрываться, пришить гада, и дело с концом. А командиру скажем, убежать хотел. Так-то мы до утра не дотянем, больно свирепый". Я не согласился. "Нет, — говорю, — это не дело!" Я другой выход придумал. Тюкнул его по башке прикладом, не до смерти, а чтобы от сопротивления отвлечь. Так в беспамятстве на горбе и доперли. В штабе доложили, что, видать, попался очень знающий ганс, раз так чересчур гоношится. Ну что ж, присели возле штаба покурить, десятка минут не прошло, в землянке выстрел, крики… и вынимают нашего ганса с пробитой черепушкой. Как получилось? А вот слушай. Он, значит, потребовал, чтобы ему руки развязали, иначе, дескать, говорить не станет. Ему доверились, развязали. Дак он, ганс-то, исхитрился, вырвал у кого-то пистоль и всадил себе пулю в рот. Такой оказался расторопный и гордый. Не-е, фриц вояка ядреный. И ведь ты пойми, они на нас шли, как на скотный двор, как на бойню. Весь наш русский род хотели под корень железной косой скосить… Ты, Федор Петрович, почему бражку не пьешь? Не по вкусу?

Федор разок глотнул, но от дурного запаха и горечи его чуть наизнанку не вывернуло.

— Это да, — заметил старик с важностью. — К этому напитку привычка нужна. Он у меня зверобоем заправлен. Очень для организма полезная вещь. Ко мне однажды свояк из города заезжал, кандидат всех наук. Попробовал, говорит: "Это, Михалыч, здоровее всяких лекарств штука. По силе, говорит, не уступает пенициллину". Советовал мне бумаги оформить как на научное изобретение. Сказал, что могут тыщ десять минимум отвалить за такую новинку. Да я вот все не соберусь никак. Дел много других, не менее важных.

Федор с любопытством оглядывался.

— Ты что же, дедушка, один тут живешь?

— Когда как. Бабу-то я свою давно схоронил, детишки сами поразбежались. Но кое-кто навещает, заходит проведать. Да вон, слышь, Юшка идет, правнучек мой непутевый!

Издалека донеслись лихие припевки, слов не разобрать. Кто-то горланил надрывно, точно погибал. Вскоре появился новый гость — парень в пиджаке с одной пуговицей. Вошел, стрельнул очами и, не мешкая, бегом к столу. Набулькал в чашку браги, проглотил, уркнул от удовольствия.

— Вона! — сказал старик печально. — Бог послал пресветлый праздничек. Ты бы, Юша, хотя бы поздравкался по-людски. Все же не в берлогу ввалился.

Юшка, не глядя, протянул через стол руку Федору, другой — подцепил из миски капусты, сунул в рот, смачно захрустел. Вдруг поперхнулся, побагровел от натуги. Отдышавшись, сказал с обидой:

— Ну ты, деда, чего ждешь-то? — вскочил, замотался по комнате. — Выгребай червонец, как обещал. У меня зря рассиживать времени нету. Ты что, своему слову не хозяин?

— Когда я обещал, когда?

— Что с тобой толковать. Ставлю ультиматум. Даешь червонец — или немедленно поджигаю твою халупу. Специально канистру с бензином принес. Не веришь, выйди во двор. У крылечка стоит. Ну дак как?

Юшка, низенький, компактный, глазищами сверкает убийственно. Старик, крякнув, поднялся, пошел к комоду, там порылся недолго, вернулся с мятой десяткой. Юшка, довольный, не поблагодарив, осушил наспех еще чашку браги и отбыл. Снова лес огласился дикой песней. Федор сидел оглушенный и недоумевающий.

— Он правда мог дом поджечь?

Старик счастливо улыбнулся, растекся во все стороны своими морщинами-рытвинами.

— Вполне возможное дело. Дурней его в округе никого нету. Видал? Дай червонец — и точка. А зачем ему червонец, знаешь? То-то и оно. На торфоразработках себе зазнобу приглядел. Верку-учетчицу. Счас помчится ей гостинец покупать. Он, думаешь, один у Верки? He-а! Имя им — легион. Она женщина заметная.

Гость сидел у старика, пока не смерклось. У Федора такой характер. Он мог возле нового человека сидеть и слушать хоть вечность. Михалыч ему все больше нравился. Шебутной дед, никак не дашь ему девятый десяток. Подковыривает, конечно, но не зло, а так, больше для веселья. Угощает от души. Копченую селедку разделал и картошки наварил. А уж как складно брешет. Напоследок все пытался рассказать Федору о своих встречах с фельдмаршалом Паулюсом, да мысли у него уже стукались одна о другую, никак не вытягивались в ровную линию. Пообещал в другой раз досказать.

С теткой Дарьей Аникиной скучно было Федору. Она только и могла говорить о пропавшем муже. Он пропал без вести две недели назад, уйдя в соседнюю деревню по какой-то хозяйственной надобности. Дарьин муж получал пособие как инвалид, но, судя по ее рассказам, был мужик чрезвычайной крепости. История его исчезновения была любопытна. Выходило так, что муж скрывается в городе у продажных девок. Сбить ее с этой мысли было невозможно. Оказывается, он и раньше бывал в подобных отлучках. Дарья со слезами рассказывала, что ее супруг и не скрывал своих порочных наклонностей, даже ими гордился. Он объяснял жене, что у него такая особая нервная болезнь на почве инвалидности. Он был однорукий.