Максимилиан Кравков - Утро большого дня

— Нет, ты все-таки поясни, — добивался председатель, — и будешь тогда премирован вот этой коробкой спичек!

Великан Кудреватых передвинулся у своей почки и сладко всосался в цигарку, приготовившись слушать.

Но дверь отворилась и в комнату вошел хозяин. Разговор прекратился, а Кунцов, кивнув головой, пробрался к себе за стол.

— Вот что, ребята, — сказал он, почесывая лоб, — Фролов просит сажать четвертую лаву!

Кукушкин моргнул и готовно ответил:

— Знаем!

— Смотрите, не просыпьтесь!

— Лава, как лава, — ответил Кукушкин, — мы осмотрели. Жмет немножко.

— Вот видите, — жмет!

— Сейчас начинать?

Кунцов повел плечами.

— Хоть сейчас. С вами пойдет инженер Звягин.

Втроем подошли к печи, черной дыре, зиявшей под потолком невысокого коридора.

Посадчики были с головными лампами, за поясами острые топоры. Звягин молчал. От свидания с Кунцовым поднялось недавнее тревожное чувство. Извинение не принесло ничего, только усилило, пожалуй, неловкость.

— И плетет, и плетет! — вдруг заговорил сзади Кудреватых и передразнил, — не просыпьтесь!

— Мала беда! — удало отозвался Кукушкин. — Мы ее до вершка изучили. Лезьте!

Звягин полез по крутой стремянке-лестнице. Печь была как труба, высеченная в угле. Свет дробился в угольных изломах и стенки сверкали смоляным и жирным блеском. Вылезли в узкую галлерейку. Вторым этажом тянулась она над нижним откаточным штреком.

Звягин пошел вперед, пригибая голову и шурша плечами по тесно сошедшимся стенкам. Три огненные звездочки двигались в глухом туннеле.

— Вот, — остановился Звягин и поднял свою аккумуляторную лампу, — четвертая лава!

Галлерейка влилась в обширный подземный вал. Как и раньше, здесь торчал частокол креплений, пахло пихтовым деревом и сыростью пещеры.

— Теперь вы хозяин! — улыбнулся Звягин и уступил дорогу Кукушкину. Кудреватых ощупал топор и взглянул на своды.

Минуту все трое стояли молча. Тьма и безмолвие царили в пустоте. Но вот в непроглядном мраке родился стонущий скрип и умолк. Возник опять тоскливый и долгий и кончился легким щелчком. Будто кто ногтем ударил по спичечной коробке. В другой стороне и сверху зашелестело. Побежали мелкие трески, словно кто-то невидимый надламывал одну за другой сухие лучины. Вдруг оглушительно лопнуло дерево и лампа в руке Звягина подскочила.

— Живет! — с удовольствием сказал Кукушкин и в смехе ярко блеснул зубами.

— С вечера ожила, — добавил Кудреватых и все трое вошли под скрипевший потолок.

Долго простояла заброшенная лава и долго спала гора. Но однажды проснулись дремавшие ее силы и старая вентиляционная печь обрушилась. Опять наступил промежуток мертвого покоя и длился до вчерашнего вечера. Теперь же крепи стонали и словно жаловались на невыносимую тяжесть.

Пол подземелья косо уходил в высоту и с легким шуршанием по нему иногда скатывался кусочек угля.

В переплете стоявших столбов, как в подземном лесу, мерцали лампы. Кукушкин помялся и попросил:

— Вы, товарищ Звягин, стоите здесь, а туда уж не ходите!

Звягин подчинился и стал у входа в галлерейку. На его глазах Кукушкин загорался азартом и все более оживлялся медлительный Кудреватых. Нависшая тьма словно вдохновляла их дерзкое искусство!

— С этой начнем! — указал Кукушкин на стойку, — соседнюю вышибить можно, а ту подрубить...

— А эту оставить! — предупредил Кудреватых.

Кукушкин взял у Звягина лампу, сунул ее к потолку и залился радостным смехом.

— Тронь ее только, ха-ха!

— Вот будет что! — объяснил Кудреватых Звягину и хлопнул перед его лицом широкими ладонями. Сквозь небритую щетину, при свете ламп, у него вишневым закалом краснели щеки. А глаза с восторженным ожиданием следили за товарищем.

Так они обошли все подземелье, намечая столбы, которые нужно было оставить, решая, какие стойки надо рубить и которые можно попросту выбить.

Осмотр кончался и Звягин, человек нетрусливый, начинал чувствовать волнующее беспокойство. Уж очень непостижимо разбирались эти два человека в сложнейших секретах горной механики!

Временами кто-нибудь останавливался и поднимал руку. Тогда останавливался и другой, и все слушали. Ухо ловило стоны и скрипы, певшие в дереве, теперь уже но всему пространству лавы.

Звягин знал, что его поставили в самом безопасном месте и это невольно царапало самолюбие. Но в такой обстановке приходилось подчиняться. Он обязан был следить за участком потолка перед собой, но жадно ловил каждую мелочь происходящего.