Максимилиан Кравков - Эпизод

— Вот ваши грамоты, ознакомьтесь внимательно. Отныне вы уполномоченный министерства снабжения. Подпись, печать — все как следует. Договора, проекты, кондиции — в этой папке. Денег, извините, не по чину, мало…

— Ладно, — весело кивнул Решетилов, — дальше?

— Дальше, — вот вам письмо к начальнику чешского эшелона. В нем вы представитель земства и вас знает доктор Гирса. Может пригодиться. Это? Это служебная записка управляющего губернией к N-скому начальнику милиции. Дабы оказывал вам всяческое содействие. Да, посмотрите на штамп-то. Какая работа! — даже щелкнул по бумажке. — Но, помните, сила всех этих документов — максимум на две недели. То-есть до первой справки.

Улыбнулся Решетилов:

— Пожалуй, хватит.

И распихивая по карманам бумаги:

— Но… это все к чужим. А к своим-то что?

Пожатие плечами.

— Я же говорил, что, кроме Баландина, своих там нет. В самом уезде другое дело. Там партизаны. Как раз, — чуть-чуть ехидно, — по вашей ориентации… Баландин, вероятно, вас сведет…

— Баландин обо всем предупрежден, — вмешался третий собеседник, земец и хозяин квартиры, — и давно вас ожидает. А вы? Уже уходите?

— Да, все как будто объяснил, бумаги передал… Ну, — подошел к Решетилову, — надеюсь, все сойдет благополучно…

Секунду молча жали руки. Потом обнялись и поцеловались.

Остались двое.

— Накурили, — сказал хозяин, и, подойдя к окну, отдернул форточку.

Свежий морозный холодок потянул упругим, напорным потоком, разметал и закружил синеву табачных миражей.

В деловой задумчивости Решетилов.

Хозяин тоскливо бродит по комнате.

— Как вы хотите, — остановился он, — а я повторяю свой прежний вопрос. Во имя чего? Зачем вы сейчас беретесь за это восстание? Зачем мы уполномачиваем вас на это? К чему вся эта инициатива? Знаю, знаю: дело решенное. Говорю просто потому, что не понимаю, искренне. Ну, представьте на минутку. Сзади, за спиной, — семеновщина и японцы. Это — реальность. Впереди — приближающийся красный фронт, а за ним — увы! — голод и террор. Это — тоже реальность. А посредине… — наша инициатива! Что же утвердить-то мы собираемся своим выступлением? Но, оговариваюсь, так толкует мой разум, чувство — с вами.

Решетилов добродушно посмотрел на товарища.

— Я, — начал он, — определенно хочу утвердить запад. Пусть с его голодом и террором, но зато с его безусловно правильным для меня прогнозом будущего. Это главное. А теперь, когда вся колчаковщина летит к чертям, надо максимально использовать момент для революции. Я берусь за восстание в N-ске, вы — за другое, тысячи людей припрягаются к рычагам машины — и она поворачивается. Все просто. Лично роль моя маленькая. Как и всякого. Но для меня она — целая жизнь.

— А ведь вы большевик, Сергей Павлович… Самый настоящий! И, по недоразумению, беспартийный…

— Да уж… будь я партийный, вряд ли бы мы сошлись… Хотя свержение Колчака — платформа очень нейтральная и… весьма приятная…

— Авантюрист вы, голубь, — как-то любовно определил хозяин. Пойдемте-ка чай пить. Там у жены сидит знакомая дама. Как раз приехала из N-ска. Представьтесь в новой роли…

— А кто такая?

— Да, кажется, жена начальника тамошнего гарнизона…

— О, это очень кстати.

Теперь, когда все было кончено и бесчисленные обдумывания, хлопоты и сомнения оборваны переходом к делу, точно запруда дней пассивности развалилась в душе Решетилова. И ключем ударившая энергия упоенно помчала его, как поток, не разбирая камней и перекатов… Подчиняясь дисциплине принятого задания, свою новую роль играл он уверенно и с подъемом.

Хозяйка за чайным столом — никкель самовара, струйками пар, — уют домашний, теплый.

— Моя жена, — подвел Решетилова хозяин, и второй даме: — Позвольте вас познакомить, Мария Николаевна, уполномоченный по снабжению, едет к вам в N-ск.

Моментально приобщили Решетилова к дружеской путанице перекрестного разговора, он сразу понял, что начал удачно и вдохновился. Солидно помешивая ложечкой чай, одинаково внимательный к обеим дамам, скромный и значительный, говорил он так ободряюще и спокойно, что от звуков слов его отлетал далеко день и ночь стучащий в сердце тревожный вопрос — что будет завтра?

Мария Николаевна, с смешливыми глазами, вначале инстинктом женщины забеспокоившаяся при виде нового мужчины, уже с ласковым интересом слушала теперь Решетилова и уже легко переступала обычную черту молчаливости, частую у людей недоверчивых или молодых при новом знакомстве.