Максимилиан Кравков: Эпизод

И оттого, хоть мозг работал страшно, — было полное бездумье.

С трудом приподнял голову. На черном горизонте восходило небывалое светило, пламенным багровым глазом моргавшее издали…

— Сворачивай налево!

И, замедляя шаг, процессия влилась в ущелье переулка, кончавшегося лесом. Раздвинулись в ухабах и сугробах, точно пьяные избушки, как кладбище разбитых кораблей. Пахнуло издали родным, сосновым бором…

А шедший впереди Баландина вдруг спотыкнулся и упал. И все остановились.

Конвойцы подбежали подымать.

Мучительная, смертная тоска змеиными глазами поглядела на Баландина.

Он стиснул зубы. Крепче-крепче.

И знал, что если чуть поколебаться, малость приослабнуть — и сразу распадется все и онемеют ноги.

— Пошел, пошел! — заторопили сзади.

Как тяжело, как неохотно шевельнулось тело, приходя в движенье…

И, совершенно неожиданно, как будто сверху, звенящий крик:

— Товарищи, ложись!..

Мысль — молния: — Решетилов!

Слепо бросился в снег и, в тот же миг, над ним из-за сугробов хлобыстнул огнистый залп…

Прыжками, через городьбу сбегались люди, совались на колено и гулко разрывали пламенной иглою темноту.

— Сдавайся, суки!..

Некому сдаваться, кто может — убегает.

К Баландину вплотную подскочил солдат, штык близко, — беспощадная стремительность замаха… Удержался:

— Лежи, товарищ, сейчас развяжем…

Кричит Решетилов:

— Баландин тут?..

Душа взорвана радостью звериной, с земли кричит, отзывается:

— Здесь, здесь!..

Кругом смеются, выкликают, истерически рыдают вырванные от расстрела люди.

— Да стой, чорт! — ворчит Решетилов, — стой, Николаха, дай руки-то развязать…

А за домами рос пожар волнистой буйной гривой. Послышалась далекая стрельба…

И вдруг — глаза Баландина радостно схватили бегущую к ним из переулка, спотыкающуюся по сугробам женскую фигуру в белом платке и знакомо-родном жакете…

1924