Максимилиан Кравков - Голубинский прииск

Алешка хмыкает в рукав — доволен шуткой.

— А мне што!

Уж нет убийственного и упадочного вчерашнего настроения. Уже нарисовалась и перспектива. Голубинский, конечно, снесут. Это печально для рабочих, обидно для моего самолюбия, может быть, и рискованно для предприятия. Но что же делать?

Чем бесплодно мучиться непоправимым, я лучше займусь изучением россыпей Чары. И, может быть, выясню что-нибудь для зимы.

Я не знаю, как посмотрят на это занятие Евдокимов и управление. Посылали они меня не за тем. Но ехать обратно сейчас — это значит опять окунуться в котел вчерашнего кошмара. Будь, что будет, а сегодня я дам себе отдых и спокойным исследователем отправляюсь на Чару.

У нас у обоих ружья. У Алешки берданка крохотного калибра. Но он горд ею безмерно и с презрением поглядывает на мою двустволку.

Мы шагаем к разрезу, к месту давнишних работ. У старых шурфов расстаемся. Он отправляется по отвалам за рябчиками, я остаюсь для геологической работы.

— Дядя, — доносится издали звонкий крик, — не забудь, костер приготовь, — похлебку варить к ужину будем!

Как великолепно сейчас! Широким ковром раскатились цветные камни. В ослепительном блеске каждая лужица. Теплом ласкает земля, и поздняя бабочка, как летучий цветок, мечется в солнечном луче.

Долго хожу я, исследую гальку. Забираюсь в могилы отвалов. Осматриваю полузатопленные ямы.

Ведущий стержень мысли остался от прежнего посещения. Он захватывает, я рассеиваюсь, забываю угарный, вчерашний день. В мыслях настойчиво бродит еще неродившаяся догадка. Но уже оформляется, зреет, вот-вот загорится руководящим светом.

Солнце склоняется к вечеру, уже трижды перекатываются вдали Алешкины выстрелы, когда я, усталый, сажусь на камень под тень обрыва и счастлив отысканным решением.

Я разгадал. Красная глина — это древняя россыпь, несшая золото. Галька ее из песчаников, разрушенных временем. Зеленая глина и гранитные камни — более поздние и бесплодные отложения.

Если смотреть, не зная состава породы, то зеленое ложе реки ничем не выдаст своего секрета. На самом же деле, в то время как прежнее русло свернуло налево под гору, новое продолжается там, где течет современная Чара.

Я вскакиваю осененный. С Василием Ивановичем мы ходили совсем не туда! Мы смотрели террасу по правому берегу, где когда-то искали потерянный фарт неудачливые золотопромышленники. Под ней и не может быть золота. В этом порукой закон геологии!

Взволнованно я проверяю свои заключения. Да, несомненно! Последняя красная яма прижимается к левому берегу. От нее и направо тянутся груды уже зеленой почвы. Зачем же пробиты вверху десятки шурфов? Как разведчик, я прихожу в наивный ужас! Сколько затрачено сил, сколько напрасно погублено денег... Образчик работы вслепую, творчество доморощенных эмпириков!

И максимовский шурф — разумеется, ерунда. Он не мог существовать никогда, как не существует и россыпь под правой террасой!

Теперь я смотрю на огромный, стеной взвившийся вверх земляной обрыв. Это — левый берег, лохматый от столпившихся кедров. К нему-то и тянутся мои помыслы. По теории тут, под тяжким грузом многометровых напластований, покоится золото. Нужен практический шаг — хотя-бы один глубокий шурф, заданный сверху, чтобы проверить россыпь.

Но прав Василий Иванович. Раньше зимы здесь шурфа не пробить — затопит вода.

— Дядя, ого! — кричит приближающийся Алешка. Он отчаянно утомлен, но и важен ужасно. На привязи, за спиной, болтается глухаренок.

— Ах, ты славный мой, белобровый стрелец! Поздно уж, парень, обед варить, — показываю я на снижающееся солнце.

— Ну, домой пойдем, — соглашается Алексей. — Мамка там слаще сварит!

— Пойдем. Но так, чтобы левым бугром пройти. — Я киваю на заинтересовавший берег.

— Пошто не пройти, — деловито соображает мальчик, — только дальше им будет. Здесь не ходят. Колодник, чаща и медведя боятся. Ну, а нам-то что?

Он готов хоть на северный полюс.

Понемногу я догадываюсь, почему здесь не пробовали работать. Недаром мы перелезли гребень скалы, зубреною стенкой утянувшуюся в тайгу. Скала и смутила, должно быть, разведчиков прошлого, принявших рыхлый увал, лишь прорезанный узкой грядою, за склон коренной горы.

Тем значительнее будет мое открытие.

Пробираемся в гущине. Трещат под ногами ломкие ветки. Колючие сучья торчат навстречу — береги лицо!

Высокоствольный лес и вечер в густую тень погрузили землю. Неуверенно шарят ноги, спотыкаются о гнилье колод. Сырые и прелые испарения плывут в холодеющем воздухе. Опять просыпаются невеселые думы о Голубинском. Мучительно ноют, как простуженный зуб.