Максимилиан Кравков: Голубинский прииск

Уже давно стемнело. Перед секретарем горит фонарь. Несмотря на жгучую тему, народ зевает: усталость берет свое. Конец разговорам кладет авторитетный бас Евдокимова.

— Суть вещей я вам обсказал. Государство не может платить за убыточный прииск. Ликвидировать будут к первому сентября. Значит, у вас две недели сроку. Инженер останется здесь. Отыщите вот этот максимовский шурф, — улыбается он в усы, — и, слово даю, Голубинский останется за вами!

Нелегкая у меня задача. Конечно, разыскивать шурф на Чаре я совсем не собираюсь. Его можно было проискать несколько лет на обширных пространствах тайги и все-таки не найти. Да и существовал ли он вообще? Недоказанность охлаждала всякие начинания, особенно связанные с затратами.

Я иду другим путем, более прозаическим и, как мне кажется, более трезвым. Из многочисленных рабочих предложений я кое с кем из товарищей выбираю два. Совпадавшие в смысле возможности нахождения золота с плановым материалом, имевшимся в управлении. На эти объекты я и решаю обратить небольшие, имевшиеся у меня для разведки суммы.

У крыльца уж давно призывным ржаньем бунтует Орлик, мой славный походный копь.

Пока я осматриваю седловку, он шарит у меня по бокам атласной мордой. Шумно и жарко пышет в карманы — расчухивает хлеб. А потом собирает крошки с ладони упругой и жадно-скребущей губою.

Барометр надает. Идут вперемежку дожди, — видимо, устанавливается осеннее ненастье. Поэтому под копытами чмокает грязь, лужи воды затопляют тропу. Ружье я повесил стволами вниз и чувствую, как твердеет промокший брезент плаща.

Еду ставить работу на первой точке в ключе Огневом.

Часа через три неприятного путешествия, я, иззябший и мокрый, подъезжаю к палатке. Разведчики мои уже здесь. Только успели устроить табор и ждут указаний. Команда хорошая — пять человек.

Инструменты и люди напоминают мне о коротком сроке. Невольно хочется торопиться. Я не дожидаюсь, пока они кончат обед, иду к ручью.

Кочками вздулась долинка ключа. От висящей на листьях воды — кусты, как стеклянные. Градом роняют бусины слез, только задень за ветку. Я вымок сразу, и это кладет конец мешающей осторожности. Хожу напролом — где хочу. Выбираю место, откуда расходится вширь долинка, точно распахивается воротами. Говорю подоспевшему комсомольцу Лукьянову:

— Здесь и начнем! В таких расширениях может быть золото, потому что вода, пробегая по узкому месту, неслась потоком. А в расширенном русле сила течения ослабела, и крупинки металла могли удержаться на дне.

Лукьянов меня слушает всегда внимательно и напряженно. А когда поймет неожиданный для него вывод мысли, тогда озаряется возбужденно и признательно.

— Здесь, так здесь! — врезает он лопату. — Эх бы, найти!

Вся бригада его из комсомольцев. Ударники и дружные ребята. Захвачены радостью начинания — найти бы, найти!

Плащей у них нет. Они надрали сейчас широкие листы бересты, прорезали в них дыры для головы и надели на плечи. Стали похожи на рыцарей в латах.

Принялись за работу — глядеть приятно. Без торопливости, но уверенно, ловко. Комьями брызжет земля из-под кайл.

При мысли о том, что шурф может сесть на пустое место, мне жаль становится их энтузиазм и немножечко боязно за свой авторитет. Даже, пожалуй, не то. Просто, я вижу, что люди очень надеются на мои советы и авансируют меня всяческим послушанием. Это трогает. А неудача словно грубо должна оскорбить наше тонкое взаимное чувство.

— Всяко может случиться, ребята, — осторожно предупреждаю я.

— Знаем, знаем, — весело отзываются голоса, — в земле разве видно!

Заряженный беспокойством за новую точку, я иду к коню.

К вечеру доберусь до Уруша и там поставлю работу. А завтра заеду, пожалуй, на Чару.

На Уруше меня ожидает тоже команда. Евдокимов выслал людей вчера и завтра добавит еще.

Выдается черная, мокрая ночь. Сперва я держу поводья — пытаюсь править. Потом убеждаюсь, что это мешает коню. Чуткий и умный, он прекрасно видит тропу.

Тропка узкая, заросль густая. Временами я поднимаю ладонь щитком и бросаю совсем поводья.

Не один мой Орлик хорошо разбирается в темноте. У медведя тоже это любимое время охоты. А особенно как сегодня, в дождь. Когда нежарко в косматой шубе, когда не приходится тыкать норками в мох, спасая чувствительный нос от укуса мошки.

А что если встреча? Разобьет ли меня о первую пихту взбесившийся конь, или станет, как вкопанный. И я успею сойти, схватить ружье и стрелять в непроглядную темь? Не знаю! Я разговариваю с собой вполголоса. С собой и с конем.