— Не пугай. Мы — пуганые!
— Не пугаю, а упреждаю... А что касаемо дела вашего, ежели притензии или недовольство имеете, ваша воля жаловаться в рик. Куды угодно!
— Понастроили камун, залапали себе все... Раззор крестьянству учиняете. А как мы не в камуне, вот вы и притесняете.
Василий схватил список, который все время лежал то перед ним, то перед председателем, и поднял его вверх:
— Вот тут всякие на отметку взяты. Не глядя, что в камуне, либо нет. Тут всякие!.. Перешерстку делаем. Обманных, неправильно влезших вытрехаем. Все равно — в камуне он, нет ли...
— У-у! Обормот! — кинул в него зло и с ненавистью Галкин. — И когда тебе шею своротят?.. Восподи, да как же таких земля носит!? — И, плюнув себе под ноги, Галкин круто повернулся и стремительно пошел к двери.
2.
Три дня в сельсовете и в правлении коммуны шла кутерьма. Три дня судили и рядили о списке скрытых кулаков, пробравшихся в коммуну. Три дня в столовой, на скотном дворе, возле амбаров, а порою и на поле, на работе отдельные группы коммунаров и единоличников пылко сцеплялись между собой, бросая на время работу и споря о правильности или неправильности исключения из коммуны или внесения в списки кулаков того или иного из крестьян.
По прошествии этих трех бурных дней список выявленных кулаков был составлен окончательно и утвержден. И из коммуны выставили шестерых кулаков. Но еще больше кулаков было обнаружено по всему сельсовету, особенно среди заимочников: у Галкина и у Степанчиковых, у десятка таких же, как они, когда за них взялись вплотную, обнаружили хитро спрятанное добро. Установили, — а до этого и забыли совсем, что у всех у них в прошлом работали батраки, которым приходилось солоно на хозяйской работе да на хозяйском хлебе. Стоило только копнуть, и в сельсовет посыпались жалобы и сообщения батраков на своих прежних хозяев, укрепившихся в середняках и втихомолку вредивших коммуне.
— Ну и черти! — восхищенно и вместе с тем укоризненно кричал Василий, выслушивая сообщение какого-нибудь единоличника или коммунара о том, что вот, мол, тот-то мужик прижился крепкий, а не так-то давно, еще в прошлом или позапрошлом году, у него трое батрачили.
— Ну и черти! — наседал на сообщавшего Василий. — Ты пошто молчал все время?
— Не приходилось все, — виновато оправдывался крестьянин. — Куды тут упомнишь. Забываем мы старое...
— Старое забывать нельзя! — горячо наставлял Василий. — Ни в коем разе нельзя!
И вот выволакивалось на белый свет старое, давно забытое. Выволакивалось подчас неуклюже, неумело. Подчас и совсем не правильно.
Было в эти дни такое. В сельсовет пришли двое — хромой сердитый старик и молодой парень, который скалил зубы и все время приговаривал:
— А вот докажу! Честное слово, докажу!
Хромой старик поспешно приковылял к столу и сердито закричал:
— Уймите вы его, ради создателя! Уймите окаянного!
У старика и парня стали допытываться — в чем дело. Парень, не переставая ухмыляться и скалить зубы, сообщил, что старик — заядлый кулак:
— Прямой он сплататор! Выжига и глот! В третьем годе у него своячница моя в работницах жила!
Старик замахал руками, забрызгал слюной и плачущим голосом заорал:
— Три месяца! сего-то три месяца у меня Аксютка прожила!.. Товарищи! граждане сельсовет! Старухе моей болезнь в поясницу в та поры прикинулась, ну и взял я ее, девку-то, будь она неладна!.. Три месяца!
Дело стариково разобрали. Хромого успокоили. А парень насмешливо поглядел на него и, не унывая, заметил:
— Ну, твой, Левонтий Петрович, фарт!
В эти же дни кто-то поднял вопрос о Марье и ее детях.
— Медведев от коммуны отшибся. Супротивный он был. Загордился. А как ежели жена его и детеныши по его дорожке поскачут?
— Не вышло бы чего худого для обчества, для камуны? — подхватил другой.
Но на защиту Медведевых поднялось большинство.
— А что же худого могут они доспеть? Они работают в комуне честно и правильно, как все. На что парнишка малый, Филька, да и от того польза есть!
Первым из Медведевых об этих разговорах услыхал как-раз Филька. Он пришел к комсомольским ребятам и, помня свою беседу с трактористом, стал добиваться путей, которыми можно получить путевку на курсы трактористов. Ребята послушали его, посмеиваясь, и вдруг огорошили:
— А тебя, Филя, может, и из коммуны вышибут! Тятька твой противник колхозам был...
— Вышибут? — дрогнувшим голосом повторил Филька, обливаясь горячим румянцем. — Как жа это? За что?..
Читать дальше