Исаак Гольдберг - Жизнь начинается сегодня

За шумными, оживленными улицами Влас нашел, наконец, базарную площадь.

Базар раскинулся широко и пестро. Длинные деревянные помосты, на которых расположились торговки со своими товарами, были густо запружены беспокойной и шумной толпою. Возле торговых рядов с заколоченными лавками стояли крестьянские возы. И вокруг этих возов толпа была еще гуще, еще шумливей и беспокойней. Протиснувшись к возам, Влас с наслаждением вдохнул в себя крепкие знакомые деревенские запахи: немного затхлый дух прошлогоднего сена, дегтя и кожи...

У возов в разных местах одновременно шла ожесточенная рядка: продавцы-крестьяне почти равнодушно называли свою цену, а покупатели кипели, негодовали, угрожали.

— Побойся бога! — кричала какая-то женщина, потрясая пшеничным калачом. — Два рубля, — да это ведь грабеж!

Мужик выхватил у нее из рук калач и лениво сказал:

— Ищи подешевше.

В другом месте трое рядились с крестьянкой из-за бутылки молока. Все трое кричали, перебивали друг друга, а баба, поджав губы, неприязненно глядела на них и, когда ей надоели их крики, взяла бутыль с молоком к себе на воз и тщательно укрыла ее мешком.

— Чо напрасно гыргать!.. Сами не берете да других отповаживаете!

Женщина в легком светлом платье совала двум крестьянкам яркий головной платок. Крестьянки пренебрежительно посматривали на него, и одна из них, наконец, отрицательно мотнула головой.

— Кабы шелковый... Нет, не возьмем...

Влас попал в самую гущу торга. Его толкали со всех сторон, и он, не обижаясь на толчки, останавливался, вслушивался, всматривался. Когда он услыхал, что за калач крестьянин запрашивает два рубля, а жадная баба требует за молоко несуразно большую цену, он не поверил сам себе и вплотную подошел к одному из возов.

— Почем продаешь хлеб? — спросил он старого мужика, выставившего напоказ развязанный мешок муки.

— Шешнадцать. — не глядя на него, ответил старик.

— Пошто так дорого? Ведь это оржаная?

Старик вскинул на него тусклые глаза и пожевал губами. Всклокоченная борода его затряслась:

— Коли дорого, не бери! Не неволю!

Влас ничего не сказал, отошел от этого воза и побрел дальше.

На возах, укрытые мешками и домотканными половиками, прятались яйца, молоко, мука, печеный хлеб, калачи. На возах, которые оберегались зорко и неприступно мужиками или бабами, было все, в чем нуждался город и что поглощал он без остатка и ненасытно.

«Ишь, как жадничают!», подумал Влас, ошеломленный гомоном и базарной трескотней. Ему вдруг стало неловко, словно кто обидел его чем-то. Он вспомнил о своем хозяйстве, вспомнил о том, каких трудов стоят, чтоб добыть из земли хлеб. Вспомнил об усилиях, которые клал на это у себя в деревне. И все-таки его поразили цены, которые он услыхал впервые здесь на базаре.

«Шешнадцать за пуд...», сообразил он, «это, стало быть, рублей с полсотни с мешка. А полсотни, как-никак, и теперь большие деньги».

Полсотни рублей, — Влас подсчитал, что этаких денег он на стройке не заработает и в полмесяца. А тут за один мешок хлеба.

«Ишь, как здорово жадничают!..», загвоздилась в его уме упрямая мысль.

«Мысленное ли это дело? Такие деньги!..»

И, как бы отвечая на эти его мысли, с воза, мимо которого он проходил, высокий злой голос прокричал:

— Мыльца да карасину негде добыть! Рази нам дают? За все с нас вы же дерете несусветно!

— А вы прямо грабите народ. Ни совести у вас, ни души... Последнюю рубаху готовы вы с нас содрать! — посыпалось со всех сторон в ответ на выкрик мужика.

Влас приостановился и покачал головой:

— Это вам не двадцатый год! — врываясь в спор, крикнул кто-то в стороне. Повернувшись туда, Влас увидел высокого старика в светлой кепке, в рваном пиджаке, с расстегнутой на груди грязной рубашкой.

— Понравилось вам тогда, — продолжал старик, заметив, что все обернулись в его сторону и выжидающе смотрят на него, — понравилось?! Вы тогда город целиком обобрали!.. У меня у дочери пианино было, инструмент музыкальный, так вы на муку его выменяли! На два куля!...

— Я у тебя не выменивал, гражданин! — пасмурно возразил мужик. — Мне твоей пиянины и задарма не надо!

— Все вы рвали! Все! Что только вам хотелось, все!...

У воза снова вспыхнули крики. Снова заволновались рассерженные, злые покупатели.

Влас тронул за плечо стоявшего рядом с ним человека и возбужденно сказал:

— Не все, товарищ! Не все, говорю, этак-то рвали!

— Отстань! — отстранился от него тот. — Отстань!

У Власа закипела обида в груди. Он захотел поспорить, доказать, что не все жадничают, что это только кулаки, рвачи. Но слова не шли с языка, и он обескураженно и оторопело оглядывался по сторонам. И ему стало тошно здесь, на базаре. Он пошел быстро, как бы убегая от чего-то, домой, в барак.