Нина Ивантер - Полтора года

Этого я ему, разумеется, не сообщила. Все время, что он мне выговаривал, я опасалась только одного: вдруг он скажет, что ему в конце концов надоели мои «методы», и не пора ли мне подобру-поздорову убраться отсюда. Моими методами он называет все мои промахи и оплошности. Надо сказать, я с ним соглашаюсь далеко не всегда. В частности, то, как я поступила на этот раз, я не считала ошибкой, ни тогда, ни теперь.

Я поднялась.

— Ну уж нет, — остановил он меня.

Открыл шкаф, вынул рулончик клейкой бумаги и велел привести в порядок содержимое папки. Хорошо, что я порвала бумаги только вдоль. Могла ведь еще и поперек.

Я не ушла из кабинета, покуда аккуратнейшим образом не склеила все страницы. На удивление всему персоналу училища. Это был понедельник, когда он вызывает к себе работников и слушает отчеты. Что и говорить, понедельник день тяжелый… Впрочем, почему же! Когда я наконец уложила склеенные листы в папку, я отважилась спросить: к кому из воспитателей он направит новенькую?

— К вам, к кому же еще. Вы ведь уже провели с ней предварительную работу, — добавил он не без яда.

Но почему я вспомнила о Ларе, которой давно здесь нет, да еще так подробно? Наверно, из-за моей новенькой, Венеры. Насколько легче было бы мне сегодня, если бы рядом была Лара. Я никогда не просила ее помочь мне, да она и не подозревала, что помогает. Удивительно чувствовала она людей, и так естественно у нее получалось — подойти именно к той девочке, которой была нужна.

Сейчас она подошла бы к Венере.

С того места и начинаю, на каком тогда остановилась.

Вспомни, Валера, тот вечер последний у Цыпы на кухне. Мне наутро к следователю идти, вполне может на суд меня передать, ты ж знаешь, что за мной числится. А там уже не спецухой пахнет, там, считай, ты уже в колонии прописался. А он часа два меня поманежил да пожалел девчоночку молоденькую — не послал на суд, в комиссию передал по несовершеннолетним.

Вот сидим в коридоре, дожидаемся, когда в кабинет позовут. Девчонки — только я одна, остальные мальчики-ханурики. Тут наша инспекторша из кабинета зачем-то выглядывает. Мать ее к себе. «Роза Гавриловна, вы только посмотрите на нее!» Роза смотрит, говорит: «Это у нее нервное». Это не нервное, Валера, это я счастливая! Вот хочу сделать скучное лицо, все-таки не на дискотеку прискакала. А забудусь, опять рот до ушей, ну ничего поделать не могу. Разве ж я ждала, разве ж думала, разве мечтала-надеялась такие слова от тебя услышать!!! Я с той первой секундочки, как тебя увидела, одного только страшилась: вдруг ты возьмешь да и скажешь: ну все, хватит, надоела…

Ребята на меня даже удивлялись: какая была Венерка и какая стала. Ей слово сказать и то подумаешь, а перед этим шустриком жучка жучкой. Раньше я бы, знаешь, что за эти слова?! А теперь все мимо. Только Валера.

А сейчас вспомню тот вечер последний на кухне Цыпиной. Вот ты дверь затворил. И двое нас на всем свете. Ты меня за плечи взял, к себе повернул… Ну все, думаю, конец. Сейчас скажет, и все, и конец. И тут, знаешь, как подумала? А вот не буду жить. Ты, может, не поверишь. А ты поверь: не стала бы. Стою, глаза зажмурила. А ты вдруг говоришь…

Нет, Валера, те слова не хочу на бумаге писать, их — только про себя. А ведь сначала не поверила, ушам своим не поверила, что слышат это. Глаза тихонько открыла, а у тебя такое лицо, никогда такого не видала. И вот тут поверила! И знаешь, как мне сделалось? Вот как будто полетела… И здесь, в тюряге этой, скажу их сама себе, и опять так — лечу.

Вчера одна девчонка, есть тут такая, Дашка, овца деревенская, вот она говорит:

— Ты, Венера, может, заболела?

— Привет, — говорю, — с чего это взяла?

— А ты все глаза закрываешь. Голова болит? Хочешь таблетку для тебя попрошу?

Послала я ее подальше с таблетками этими. А сама думаю: нет, девочка, ты так больше не надо, вот вечером все улягутся, захрапят, вот тогда и вспоминай. Не хватает еще, чтобы Ирэн углядела, эта так своими глазищами и шныряет, ничего не пропустит.

А вот как скажешь, Валера, почему я тебе письма писать надумала? Потому что тетрадь завелась? Нет, Валера, все равно исхитрилась бы. Вот вспомни свои слова. Сидим мы с тобой вечер последний, Цыпа за стенкой храпит, а ты говоришь:

— Ты такая удивительная девчонка, я не подозревал даже. К сожалению, тебя зашлют, тут нет вопросов. Но ты пиши мне оттуда. И я тебе буду. Минимум через день.

Вот я и пишу. И всю дорогу писать буду.

Сейчас опишу тебе немного про здешнюю жизнь.

Представь, как устроились! Ни одной уборщицы, на девчонках выезжают. А дом, знаешь, какой здоровущий! Одних спален восемь. Коридоры — конца не видать. А еще комнаты самоподготовки, уроки там делаем. А классы в школе. А клуб — зал, где кино, спортивный зал, библиотека… считать собьешься. А эти дуры ползают, грязь выгребают, стараются. Ну не все, конечно, есть и придуриваются.