Нина Ивантер - Полтора года

Одно злое воспоминание.

Как-то в нашем доме появилась гостья. Любезная, обходительная, что называется, контактная. Она прибыла к нам, чтобы собрать материал для своей научной работы, точного названия не помню, что-то о воспитании и перевоспитании девушек в закрытых домах, подобных нашему.

Б. Ф. попросил нас всех оказать ей содействие. Я принялась оказывать с великим энтузиазмом: помогала проводить тестирование, раздавала анкеты, проводила подсчеты, подкидывала собственные соображения. Б. Ф. даже пытался умерить мою прыть, опасаясь, что я отдаюсь этому в ущерб своим прямым обязанностям.

Перед отъездом она зашла ко мне попрощаться. Благодарила — без меня ей бы так быстро не справиться, пообещала мне первой прислать свою работу, оставила свой адрес. В дверь постучали. Это пришел шофер — Б. Ф. распорядился, чтобы ее отвезли на вокзал. Уже от двери она обернулась и сказала быстро и тихо:

— Хотите мой истинный вывод? Такимибыли, такимии останутся.

Признаюсь, я заменила одно слово: она не сказала «такими». Характеризуя наших девушек, она употребила другое словцо, которое, кстати, никак не вязалось с ее интеллигентным столичным видом.

Я не успела, а скорее, не нашлась что ответить. Дверь за ней закрылась. Я вытащила бумажку с адресом, которую успела спрятать, и разорвала на мелкие клочки.

Не сомневаюсь, что работу свою она благополучно завершит. И в том, что там не будет даже намека на ее «истинный вывод», — в этом тоже не сомневаюсь.

Это вспомнилось как-то нечаянно и не очень к месту. Возвращаюсь к своим размышлениям о методике (которой нет). Ведь мне таких методик потребовалось бы по меньшей мере тридцать! По числу моих воспитанниц. На каждую — своя, особенная, отдельная. Тридцать и еще одна. Эта, тридцать первая, для тех случаев, когда я не один на один с девчонкой, а сразу со всеми. Ну вот, к примеру, как разговаривать с ними, со всеми сразу, такими разными, не только по характеру — это-то естественно, — по уровню, по интеллекту? Среди них есть такие, кто, несмотря на свои шестнадцать-семнадцать лет, не прочитали толком ни одной книги, и хотя, как сказано в их документах, закончили семь-восемь классов, по существу, малограмотные. Как разговаривать, чтобы не слишком примитивно для одних и не чересчур сложно для других?.. Это только одна проблема из великого множества. И многие приходится решать на ходу, а размышлять уже потом. Вот как сейчас, после моего сегодняшнего вечернего разговора.

Он не был запланирован. У нас ведь есть и запланированные, заранее утвержденные разговоры. Так называемый воспитательный час. Я ничего против него не имею и провожу неукоснительно. Но предпочитаю другое. Те недолгие минуты перед сном, когда я захожу к ним, чтобы попрощаться до завтрашнего дня — и присаживаюсь на край чьей-нибудь кровати.

Вот эти минуты больше всего люблю в целом дне.

Они уже лежат в своих постелях. Почти все в одной и той же позе: одна рука поверх одеяла, все лица повернуты ко мне. И начинается наш вечерний разговор. О самом разном. Однажды даже о комете Галлея. Это Инна решила поразить всех своей образованностью. По случайности — Дима просветил меня на этот счет — я оказалась на высоте. У них вообще сложилось впечатление, что я знаю все на свете. Это мне до сих пор просто везло.

Сегодня вошла к ним и сама еще не знала, задержусь ли или пожелаю им доброй ночи — и до завтра. И тут с чьей-то кровати:

— Ирина Николаевна, а давайте про любовь.

Кто-то хихикнул, так, на всякий случай: ведь неизвестно, как я отнесусь к подобному предложению.

— Ну что ж, — сказала я, — давайте.

Это не было чистым экспромтом. Я уже как-то думала: если о любви, то, пожалуй… андерсеновскую «Русалочку». Тогда я не успела додумать, сомневалась: им, этим отпетым, иные из которых навидались и нахлебались такого, что другой женщине не доведется испытать и за целую женскую жизнь, им — сказку?! Им — эту повесть о чистом самоотвержении, о высокой немоте любви? Как дойдет до них? Дойдет ли? Тогда я не успела решить, а сейчас уже не было времени.

…Я кончила прямой цитатой, словами самого Андерсена: «Она поцеловала его в прекрасный лоб, и бросилась в море, и почувствовала, как тело ее расплывается пеной».

В спальне стояла тишина. Та главная тишина, которую я люблю и ценю превыше всего. Ведь тишина, хотя у нее нет голоса, звучит по-разному. Это была тишина сочувствия, сострадания, сопереживания, тишина полного и глубокого внимания.