Варлен Стронгин - Вечный всадник

Поговорил Степан с москвичами, поднялось у него настроение, осмелел он настолько, что когда повстречал трех друзей, то уверенно подошел к ним и сказал:

— Я с вами пройдусь!

— Пройдемся, — улыбнулся один из них. — Будешь четвертым. У нас это не возбраняется!

Молодой учитель литературы Игорь Анатольевич пристально вглядывался в очертания Машука, затем его воображение рисовало гору Бештау, а между ними облик молодого, грустного Лермонтова, каким он, возможно, и выглядел в тот момент, когда интуитивно чувствовал близкую гибель.

Игорь Анатольевич попытался представить себе Лермонтова старым, но не смог. Еще труднее было смириться с мыслью, что он давно ушел из жизни, поверить в это здесь, в Пятигорске, где каждый день из уст экскурсоводов и отдыхающих звучали его стихи и имя. Ощущение бессмертности поэта не могли нарушить ни скорбный обелиск на месте дуэли, ни отмеченная на кладбище его первая могила, ни памятник на городской площади, и казалось, что ночью поэт витает где-то в горах, а утром спускается в город и всюду слышится: «Лермонтов, Лермонтов, Лермонтов». В сознании учителя возникали последние месяцы жизни поэта — безудержное веселье, пикники, балы над Провалом, на который настилались доски, и под полковую музыку офицеры и дамы танцевали над бездной, или нашумевший в то время бал в Гроте Дианы, украшенном яркими тканями, коврами, светильниками, чьи огни отражало прикрепленное к потолку зеркало, а потом ночью одинокое и печальное гуляние по бульвару в предчувствии неминуемой беды.

Кончался отпуск. Игорь Анатольевич завтра уезжал из Пятигорска, а это было двадцать седьмое июля, годовщина гибели Лермонтова. У его музейного домика должен был состояться традиционный концерт, и учитель очень сожалел, что не может присутствовать на нем: автобус в аэропорт уходил рано утром.

Соседи по комнате решили устроить проводы, принесли несколько бутылок сухого вина, сыр, овощи, фрукты и разложили на столе.

Игорь Анатольевич хотел отказаться от застолья, но побоялся обидеть соседей, сел за стол, и хотя пил мало, но только поздно вечером спохватился, что завтра уезжать, а он еще не попрощался с Лермонтовским гротом, с памятной скалой и домиком поэта.

Учитель шел по накаленной за день и медленно остывающей мостовой и думал, что, очевидно, в такой же душный вечер по этой же улице шагал молодой поэт, расстегнув тесный воротничок, и с надеждой поглядывал на густые облака, прилегшие на склоны гор, и ждал грозы, которая прибьет пыль и принесет прохладу, но не дождался. Гроза разразилась назавтра, когда он лежал безучастный ко всему, уткнувшись лицом в землю, и взрывами грома, как салютом, небо отдавало ему последние почести и одновременно оповещало людей о великой беде. Но далеко не все из них сразу узнали об этом, а по-настоящему глубоко поняли и прочувствовали случившееся еще гораздо позднее и только сравнительно недавно осознали величие поэта.

Игорь Анатольевич приближался к домику и с каждым шагом все больше ощущал волнение, поскольку проникся необычайностью вечера, вечера за день до дуэли, когда еще можно было что-то исправить, изменить в жизни поэта и поломать жестокую судьбу.

Где тогда были друзья Лермонтова, почему медлили? Из-за лени или беспечности или не понимая, кого могут потерять завтра? Они жили здесь неподалеку, князья Васильчиков, Трубецкой… Может, они были его друзьями только по балам, пирушкам и другим веселым похождениям? Не хочется в это верить, тем более что они служили с ним вместе. Но почему не помогли тогда, в самую решающую минуту жизни? Ведь известно, что люди, даже не слывшие друзьями поэта, оберегали его. Генерал Граббе отослал Лермонтова на менее опасный левый фланг фронта, а генерал Траскин оставил его, вполне здорового, на лечение в Кисловодске. И как говорит легенда, даже горцы не стреляли в молодого русского офицера в красной канаусовой рубахе, зная, что в ней воюет поэт, ашуг, убить которого у них считалось тяжким грехом.

Неужели нельзя было предотвратить дуэль? Игорь Анатольевич мысленно перенесся на сотню с лишним лет назад, перед ним возник лениво поглаживающий усы секундант Лермонтова князь Васильчиков. Он стал что-то бубнить об офицерской чести, правилах, ритуалах, а учитель, не дослушав его, начал доказывать, что все это ничтожно по сравнению с потерей великого поэта. «Где сейчас Михаил Юрьевич? Что делает?» — не скрывая беспокойства, спросил учитель у князя, а тот небрежно заметил: «Наверно, дома, вечером поедет куда-нибудь отвлечься!» Тут взгляд князя неожиданно погас, и сам он постепенно растворился в туманной дымке прошлого. Перед взором учителя всплыли генерал Верзилин и его дочери, в доме которых поэт часто бывал. Их лица были испуганны и растерянны, но и они внезапно исчезли из его сознания, когда он подошел к домику и увидел у калитки странную, несколько неуклюжую фигуру в фуражке и сюртуке, поразительно походивших на те, что висели в музейной комнате поэта и прежде принадлежали ему. Фигура обернулась, свет луны упал на лицо, знакомое по портретам, много раз виденное лицо с печальными, пронзительными до боли глазами человека, познавшего горе и счастье, любовь и разочарование, близость и разлуку… Сходство с великим поэтом было настолько впечатляющим, что Игорь Анатольевич судорожно глотнул воздух и не своим голосом произнес: