Яков Ильичёв - Сиваш

А в марте, когда Колчак внезапно ударил в стык двух армий, и одна, почти разгромленная, начала отход, а Колчак занял Уфу — вот уже он возле Самары! — и положение стало смертельно опасным (три красные армии сомкнулись тылами, Колчак мог обрушиться на тылы, разгромить весь Восточный фронт), и нужны были героические наступательные действия, чтобы предотвратить разгром, — в это время штаб фронта телеграфировал: есть решение центра (то есть Троцкого) готовить Самару к эвакуации, войска отвести за Волгу. «Начинайте планомерный отход». Словом, покорному дитяти все кстати, куда велят, туда и пошел.

Фрунзе ответил: отступить сейчас — погубить все дело. Намерен наступать, держу инициативу.

«Бросаете армию на растерзание Колчаку. Предадим вас суду военного трибунала за неисполнение приказа».

Он вынужден был тогда заявить: пусть ЦК специально подтвердит этот приказ об отходе. (Знает ли ЦК об этом приказе? Вероятно, не знает.) Он выполнит приказ, если решит ЦК. Он сознает, что нарушает воинскую дисциплину, готов предстать перед судом, но как большевик не может исполнить такой приказ без подтверждения партийного центра.

Партийного. Вполне ясно и твердо. И немедленно написал Ильичу:

«Прошу Вашей поддержки… Категорически настаиваю на том, чтобы освободили меня от назойливой опеки Троцкого и его единомышленников на фронте. Положение требует немедленного контрудара…»

Мгновенно пришел ответ: непременно контрудар. Колчака не пускать к Волге, создать Южную группу войск и произвести решительный контрудар.

Но и после этого не успокоился человек с мефистофельской бородкой, одиноко кипящий своими тайными замыслами. Когда была создана Южная группа и был нанесен сокрушительный удар во фланг Западной армии генерала Ханжина — специально дали дорогу Ханжину к Волге! — оборвалось наступление Колчака, обошли его корпуса. Наголову разбит 6-й, понес огромные потери 3-й, потерпел поражение корпус Каппеля — цвет гвардии Колчака. И вот уже отшвырнут Колчак от Волги, открылся путь на Уфу. В этот решительный момент — вновь телеграмма от Троцкого: Южную группу расформировать, войска погрузить в вагоны, перебросить на деникинский фронт. Значит, остановить наступление, дать возможность Колчаку отдышаться. И все это — категорически. Словом, не делай своего хорошего, делай мое худое. Ну уж, и на этот раз нет!

Он вновь бросился за помощью к Ильичу. Анализ обстановки показывал, что не далее чем через месяц главные силы Колчака могут быть уничтожены, Урал и Сибирь станут советскими. Следует сперва прогнать Колчака за Уральский хребет, в сибирские степи, а потом уже переводить войска на юг. В связи с приказом Троцкого в войсках негодование. Бойцы и командиры единодушно требовали наступать до конца.

Центральный Комитет отклонил предложение Троцкого, отстранил его от руководства операциями. Владимир Ильич потребовал покончить с Колчаком в самый короткий срок. Помнились слова телеграммы Ильича:

«Если мы до зимы не завоюем Урала, то я считаю гибель революции неизбежной».

И скоро запели на Урале и в Сибири про «омского правителя», у которого английский «табак скурился», французский «погон сносился» и который сам «смылся». Уже к лету колчаковскую армию сломили, а после разгрома Деникина на юге — добили, сам «верховный» попал в плен, его судили и за чудовищные зверства расстреляли.

Теперь человек с мефистофельской бородкой и вовсе не терпит его, такого непослушного, хотя и награжденного правительством за разгром Колчака орденом Красного Знамени. И другой — мягкий, нерешительный, с задумчивыми глазами — начальник усвоил манеру недоговаривать, отмалчиваться. Дело дошло до глупеньких, мелочных уязвлений. В прошлогодний приезд Фрунзе в Москву к поезду не выслали даже автомобиля, адъютант и ординарцы искали ночью извозчика.

Что-то будет теперь? Но что бы ни было, ясно: от обиженных начальников и на Крымском фронте особенных приветов не жди. Как бы в критический момент не потребовали перебросить войска еще куда-нибудь! Пусть что угодно, но пусть решает Центральный Комитет. Движение масс, словно течение могучей реки, никто не остановит, как ни суй палку в воду. Дурная воля злого человека, будь он даже хитер, отважен и семи пядей во лбу, не задержит движения, пусть этот человек и ухватился за руль…

Не юношеская восторженность — какое-то полное, постоянное вдохновение, как ровный огонь, позволяло Фрунзе мгновенно принимать решения, не бояться ничего — даже смерти, делало мысль ясной, трезвой, быстрой, гибкой…