Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Опять в тот самый, из которого я взял ее, сестру мою?

— Сынок, ныне приютов полно везде. У каждой дороги. Война строит приюты: родителям — в земле, сиротам — возле могил…

Ваня положил руку на плечо Кемика:

— Мы же поедем через Александрополь!

Но женщина вздохнула:

— Туда незачем вам, дети. Дальше надо. Город занимал Карабекир-паша, и турки перевезли приют в Карс.

— Но Карс ведь теперь турецкий?!

— Будем же и в Карсе, — сказал Ваня. — Карту видел?

Женщина вошла в дом и вынесла шерстяные чулочки с красными полосками и квадратами:

— На милые ножки Маро наденешь, сынок, там холодно.

— Спасибо, тетушка…

Чулочки убедили Кемика, что Маро жива. Ваня проговорил:

— Колотися, бейся, а все надейся. Можно надеяться, слышишь, Макар?

Кемик надеялся. От этого даже к Кулаге подобрел. Днем уже втроем ходили:

— Какой город!

На базаре товаров — горы. В толпе бывшие чиновники, все еще в форменных своих фуражках. От нужды продают накопленное свое добро. Но больше на базаре крестьян из окрестных сел, лавочников, грузчиков, шорников, портных, чеканщиков и сапожников. Кто в косынке с широким хвостом, кто в войлочной ермолке. Иные в кожаных лаптях и толстых носках — в них у щиколотки засунуты штанины. Шныряют мальчишки.

У подножия горы — нижняя станция фуникулера, но пошли пешком и сверху увидели площадь Майдан. Аж сюда, на гору, доносится с нее музыка — дробный стук барабана, пронзительное пение зурны, легкое дребезжание бубна, звуки шарманки, песни и, кажется, даже прибаутки тифлисских шутников — «кинто», щеголяющих в высоких картузах, в широченных шароварах и чохах.

Ваня спросил, какие тут проживают национальности. Кемик долго перечислял:

— Хевсуры, гурийцы, абхазцы, имеретины, сваны…

Казалось Ване, что это сказочный мир. Что ни народ, то своя стать. Песни одна лучше другой. Украшения одно другого лучше. Хотя и разные кругом народы, а живут сейчас в согласии. Вот что славно!..

Присели на скамью отдохнуть. Кулага сказал:

— Вот, Ваня, отсюда сто лет назад сам Александр Сергеевич Пушкин в Турцию отправлялся. Помылся в сернистой бане — вон там Банная улица — и в седло. А мы-то с тобой в поезде двинем. Прочитай Пушкина «Путешествие в Арзрум», когда вернемся.

— Если из-за скалы какой не застрелят, — весело отозвался Ваня. — Но, думаю, ничего, обойдется… И вообще, думаю, еще полгодика, ну год, и отойдет же Антанта? А? Тогда и там и повсюду возьмется коммуна. Возьмется?

— Никто, Ваня, наперед не знает. Погоди…

— А чего «погоди»? Мысль такая: за границей буржуи пока властвуют, потому что влияют меньшевики. Но все трудящиеся народы, какие есть на земле, очень даже слушают «Интернационал». И в удачный момент могут запеть, да так громко, что тут же и замрут буржуи… И тогда всю землю охватит, всю!

— Ты хорошо сказал, но не подумал! Пением не поднять.

— Есть и винтовка. Карабин!

— Винтовка, она против винтовки. А дело — хозяйство развернуть и умы завоевать. Когда хлеба будет вдоволь, как воздуха сейчас, и бесплатно, тогда…

С горы видели город как в чаше. Воздух прозрачен, На севере проступила в небе белая голова Казбека, обозначились вершины.

— Летним вечером как тут бывало! — вздохнул Кемик. — Море огней внизу, море!

Кулага покосился на него, промолчал.

На Мтацминдской этой горе одиноко стояла церковь святого Давида. У самой церкви был сделан грот и в нем за решеткой — памятник над могилой Грибоедова: бронзовый крест на пьедестале из черного мрамора; бронзовая женщина, припав, обхватила низ креста. То было изображение его жены, Нино Чавчавадзе. Она будто говорила: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя». Тут же и ее могила, и ей памятник.

Ваня не знал, кто такой был Грибоедов, но призадумался печально, когда услышал, что, отправленный царем на Восток, во время смуты он был растерзан толпой… Как Субхи растерзали…

А бронзовая женщина чем-то похожа, показалось, примерещилось… на Аннёнку…

В гору святого Давида как раз и упиралась улица Петра Великого, где Кавбюро ЦК партии, и там сейчас — Фрунзе…

Сидели за стеной, прячась от ветра, Кулага рассказывал:

— Кавказ… Говорили: ах, дикий, прекрасный! А как-то приехал я сюда из Крыма году в двенадцатом — кругом все те же купчики и дельцы. Либо наживаются, либо прожигают жизнь. И так в мире все — всюду!

— Что, и крестьяне так, и батя мой? — возразил Ваня.

— Дай твоему отцу или тебе, или мне капитал… и мы… тоже…