Яков Ильичёв - Турецкий караван

Черная ночь без фонарей — нет керосина. На станции мрак. То гасли, то вспыхивали звезды. Их заслоняли, раскачиваясь под ветром, ветви голых акаций. Подвывало в печурке, в коленах трубы, выведенной в окошко. Рауф гулко хлопнул своими пухлыми ладонями. На пороге появился кавас — прислужник. Рауф неподвижными глазами смотрел ему в переносицу.

— Дай музыку!

Кавас принес граммофон, осторожно поставил на стол, сообщил:

— Пришел человек, говорит, что ты ждешь его.

— Пусть войдет.

Вошел чиновник из векялета иностранных дел:

— Тебе, заместителю нашего паши, докладываю: поступила телеграмма, что русский уже едет…

— Где он сейчас?

— На той стороне, на Кавказе.

— Знает ли кто-нибудь, что ты у меня?

— Нет. Я сказал, что иду на вокзал отдать необходимые распоряжения.

— Очень хорошо. Уважаемые люди сегодня пишут и говорят о бесполезности для нас приезда делегации Фрунзе. По соображениям вежливости мы не можем аннулировать свое приглашение. Но соответственно интересам родины особенного внимания к Фрунзе проявлять не нужно. Не следует и торопить его прибытие в Ангору.

— Нет сомнения…

— К тому же верховный главнокомандующий, наш Мустафа Кемаль, сейчас болен. У него вообще нет расположения кого-либо принимать и есть очень много более важных дел. Три месяца назад он был на фронте и не давал согласия на приезд русских. Но так вышло… — Рауф лгал, отдавая себе отчет, что чиновник это понимает, но будет молчать. — Поэтому по высшим соображениям важно…

— Много важных дел… Не давал согласия… Пусть не отвлекают нашего вождя…

— Да! Чтобы не слишком беспокоился. Будто и не существует этой миссии…

— Не существует…

Чиновник стоял на уголке ковра, а Рауф, полный, тяжелый, заложив за спину руки, прохаживался по ковру, по диагонали. Вдруг он остановился перед чиновником, выпятил грудь и пожал ему руку:

— Благодарю! Будешь награжден. За старание и умение держать язык за зубами. Надо молчать, чтобы не потерять язык вместе с головой… Однажды я уже остановил кровопролитие, — Рауф намекал на свое участие в подписании Мудросского перемирия. — Однако иные турки хотят, чтобы мы продолжали войну со всей Европой. Этим не жалко турецкой крови.

— Не жалко! — как эхо отозвался чиновник.

Потом, испросив разрешения, он попрощался и ушел.

Рауф сам завел граммофон, сел в кресло, закрыл глаза и, слушая шипящую музыку, пустился вспоминать, как он остановил кровопролитие.

…Тогда в Мудросской бухте острова Лемнос стоял могучий британский дредноут «Агамемнон». Другое судно доставило на его борт английского адмирала Артура Кальторпа и его, Хюсейна Рауфа, тогда морского министра, представителя рухнувшей Оттоманской империи, ошеломленного катастрофой. С ним привезли Решада Хикмета, субстат-секретаря, и Саадуллу, полковника генштаба.

Сотрудники сказали потом, что он был бледен, по вискам из-под края фески тек пот. Рауф хотел верить, что морские чины Великобритании — честные моряки и, подписывая с ними перемирие, он, Рауф, выполняет неизбежные формальности. Вскоре последует мирный договор, и отважные командиры вновь свободно поведут свои корабли по всем морям и океанам, установятся новые честные контакты — взамен ненужных теперь связей с Германией, в союзе с которой несчастная Турция и погибает. Предполагалось, что, конечно же, мирный договор с Антантой возобновит походы красавцев броненосцев и крейсеров, которыми он командовал. Корабли созданы для плавания!

Во все это он верил и не верил. Уж очень крутыми были требования победителей. Кроме флота они забирали все форты, суда, туннели Тавра, персидские и аравийские территории. Присвоили себе право оккупировать любой вилайет Армении, Батум и Баку. Право контролировать радио и телеграфные станции, все кабели. Право захода, причала и ремонта своих судов в любом турецком порту. Потребовали выдать все сведения о минных заграждениях в Черном море.

А обязывались только оставить на местах губернаторов Анатолии. Это был призрак сохранения государства. Перед тем как поставить свою подпись, Рауф раз, и другой, и третий переспросил Кальторпа: будут ли союзники честно выполнять соглашение о перемирии? Кальторп трижды, не уводя глаз в сторону, торжественно, однако с оттенком досады, отвечал: будут, будут, конечно же будут…

Отяжелевшая рука Рауфа, как чужая, обмакнула перо в чернила. Как чужая, поставила подпись на документе, означающем смерть империи. Восторжествовала логика войны.