Яков Ильичёв - Турецкий караван

— А теперь до свидания! Приезжай… в феске.

С этого вокзала отправился тогда и Субхи…

Вновь застучал поезд. Судя по солнцу — обратно: до Баку оно грело справа, а сейчас вдруг слева теплит.

Огибая отроги Кавказских гор, поезд миссии шел вдоль морского берега все еще на юг. Слева был Каспий, справа — горы. У станции Сангачал горы отступили, затем вновь подошли и сопровождали поезд до станции Алят. Обойдя горы, железная дорога взяла круто на запад и пошла от Каспийского моря в сторону Черного. После этого поворота Кемик думал: «Всё, вышли на Тифлис. Что-то там будет. Найду ли нашу Маро, последнюю каплю от семьи?»

Между горами поезд еще прошел до станции Аджи-Кабул, заваленной сушеной рыбой в связках и в кулях. Отсюда почтовая дорога уходила в рыжее марево, на берег Куры, в Сальяны, где и вылавливали эту рыбу. Здесь как будто не знали голода… Знакомые, свои места… Далеко в стороне осталась граница с Персией. Фрунзе сказал, что она плохо охраняется и с той стороны идет банда за бандой… А далеко на юго-западе, за дымкой заката — турецкая граница. В наступившей темноте, поглощая слабый свет звезд, вдруг возникло яркое, в полнеба зарево.

— Турция горит?! — воскликнул Кемик.

— Это небольшой, неопасный вулкан шалит, здесь много таких, — заметил стоявший у окна Фрунзе. — Разве не знаете?

Потом наступила темнота, звезды — прямо перед глазами, низко, чувствовался простор. Вышли в Муганскую степь, на правобережье плодородной Куро-Араксинской равнины. Кемик переполнился сознанием прочности бытия, когда Фрунзе хозяйственно-спокойно проговорил:

— Весной Аракс разливается, как море. Ила наносит, как Нил. Но сбрасывает это золото в Каспий! Орошение, и вот вам хлопок.

Поезд в темноте осторожно переходил по охраняемым мостам то на левый, то на правый берег Куры. Здесь нельзя торопиться. «Кюрдамир» — промелькнуло за окном освещенное керосиновым фонарем название станции.

— Я знаю! — воскликнул Кемик. — Отсюда тракт на Шемаху. Ах, древняя! Я там был. Кушал знаменитые шемахинские пирожки с корицей и изюмом!

Глухая ночь, давно пора спать, а Кемик все еще у окна. Вот огоньки станции Елизаветполь. Он помнил дорогу от вокзала до города среди фруктовых садов. Свои места… Кулага изучает экономику, и будь он человеком, Кемик сейчас разбудил бы его и рассказал про богатства губернии — все, что только бывает в земле: яшма, белый и черный мрамор, золото и нефть…

Ближе к Тифлису в белесой мгле проступили очертания горных лесов. На станциях изнутри светились тихие павильоны — ночлег железнодорожных рабочих, летом защита от москитов и комаров.

Кемик хотел увидеть хотя бы огни Акстафы: от нее шло автомобильное шоссе на Дилижан и Эривань. До святого Эчмиадзина всего сто семьдесят верст. Кемик мысленно увидел подъем к перевалу через Малый Кавказ на этом пути. На перевале жили молокане. Дальше было озеро Гокча — Севангское море. «Севанг» значит «черный». А «Эчмиадзин» — «Сошел единородный». Это Кемик мысленно говорил спящему на полке Ване. Парень так и не получил письма от жены ни в Харькове, ни в Баку. Ах, женщины, женщины! Ваня слишком добрый. Его жена, он сам сказал, капризная. А по характеру накричать на нее не может, хотя сильный и упрямства в нем хватает. Может, от упрямства и песни турку поет, хотя турок, всем известно, головы рубит у себя на колене…

Стало светать. Поезд снова пошел среди скал, и ничего, кроме каменных громад, не было видно. Кемик дождался станции Навтлуг, от нее ветка уходила в родные, близкие, а теперь далекие места.

На этой станции поезд стоял до высокого солнца и спал. Кемик уже сквозь сон слышал за окном отчетливо громкие в тишине и в безветрии голоса всегда бодрствующих железнодорожников.

Благодаря Ване и Фрунзе Кемик чувствовал себя хорошо. Вот только Кулага… Мысленно Кемик бурно возражал ему, бешено, искренне. Но тут же возникало сомнение — тоненькая игла внезапно укалывала: а не прав ли в чем-то Кулага как раз? Ваня, Фрунзе и другие все относятся к Кулаге приязненно, дружелюбно…

Отпущенный с острова Мальта, Рауф все лето прожил в своей роскошней константинопольской квартире, пока Мустафа Кемаль не вызвал его в Ангору. Приехав в Ангору, Хюсейн Рауф поселился в самом здании вокзала. В комнатах на втором этаже расположились его слуги и охрана — бывшие моряки с крейсера, который после перемирия был сдан Великобритании, как ее называли, Владычице морей вместе со всеми другими судами. Денщики возили за ним его морской мундир, символ отваги Рауфа.