Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Не сомневайся, братец, — обещал Кемик. — Как только выйдет из дома, немедленно доложу. Он сейчас отдыхает.

Обычное в турецком обращении «братец» вдруг приобрело для Кемика нечто новое, вызвавшее щемящее чувство.

— Не хочешь ли, Мемед, закусить, проделав такой путь?

— Давно хочу. Но болит вот здесь. Ведь тот рукояткой своей серебряной нагайки так двинул мне в зубы. Как еще шевелится губа! Но если мягкого хлеба, то я попробую этой стороной.

Морщась, Мемед откусывал по крошке:

— Увидел хлеб — ешь, увидел палку — беги.

Кемик смотрел с жалостью, тоска ушла, сменилась надеждой.

— А знаешь, Мемед, у нас в караване едет один армянин. Его тоже надо спасать?

— Говоришь непонятно. Разве ты не честный турок? Разве мы — враги людям, пусть они и другой веры? Нехороший задал ты мне вопрос!

— Но мир знает, сколько армян погублено здесь.

— У кого печать, тот и Сулейман. Правитель Энвер-паша и его прислужники виноваты. Я же не убивал. Мои соседи не убивали. Никто в деревне не убивал.

— А мне вот иной раз кажется… — вздохнул Кемик. — Разве любят где-нибудь турка? Боятся его! Христианин боится мусульманина.

— Братец! — воскликнул Мемед. — Грустно это, но не совсем так. В нашей деревне всегда жили мирно, и отцы наши, и деды, и прадеды. Печально, что нас не любят и боятся. Но кто боится? Не надо бы тебе, такому умному, говорить, не уяснив.

— Чего, Мемед?

— Того, что муллы и те сулейманы натравливают нас друг на друга. Сначала мы не понимаем, а потом начинаем понимать. Где гяуров больше, там они убивают. Где мусульман больше, там — мусульмане. Одного убили — двумя ответили. Двумя ответили — четырех убили. Так еще, еще и еще. Человек человеку — зеркало. Одни пошли отрядом. На отряд пошел отряд. Перемирие. Приехали в Сарыкамыш побежденные дашнаки — как нам, героям летучих чет, разъяснили, — просят дашнаки Карабекир-пашу: не уводи свои войска, чтобы не пришли большевики. Не за крест война, а за землю. Но страна нищая. Крестьянство умирает… Дети… Вот эти юрюки-скотоводы то и дело хоронят детей. Сами погибают, но чтобы тронуть человека — не видел никогда. Их счастье — кусочек ячменного хлеба. Осел да несколько камней очага — все богатство. Хуже только я живу!

Кемик знал жизнь скотоводов, жалел детей, которые работают на табачной фабрике, кашляют кровью, сами белые как снег.

Крестьяне мечтали о земле, пасли скот на яйле, ставили шатры из козьих шкур у подножия холма возле источника, за солью шли в нижнюю деревню, несли лавочнику бурдюк с сыром. Когда бушевали ливни и затапливало кочевье, под водой погибали люди и скот; буйволы застревали в ветвях низкорослых кривых сосен, когда спадала вода.

Зимой, когда снегопады в горах, люди замирали в долгой дремоте. От холода не спасали войлочные плащи; зимние рассветы были тягостны, как медленная смерть, хотя тлели угли, по-домашнему пахла испеченная лепешка и пах навоз, собранный в попону из козьей шкуры… Когда пропадал скот, эти люди шли в город на новые бедствия — грузчиками, дворниками, лодочниками.

Кемик сейчас отчетливо увидел, что бедняцкая масса — а это почти все население Анатолии! — мирная и приветливая. Стало быть, зверствовали только жандармы, находившиеся на содержании у государства, банды, созданные помещиками, которым выгодно изгнание армян — можно взять их земли. Так по логике, а на душе все-таки тяжесть.

…Из халупы первым вышел Ваня, как всегда, «разведать обстановку». Осмотрелся — Кемик с кем-то толкует, высунув голову из фургона. Э! Опять Однорукий Мемед. «Понравился ему наш караван, хочет быть попутчиком. Веселее так». Ваня подошел быстрым шагом. Посуровел после мертвых картин: банды, вот они, под носом. Взглянул на Мемеда — мелькнула новая мысль: не разведчик ли из банды?!

— А ну, признавайся, Мемед, зачем увязался за нами? Кемик, переведи ему.

— Ваня, это друг…

— А чего выспрашивал?

— Он сообщил… Доложи командующему…

Ваня протянул Мемеду руку:

— Прости за подозрение… Сообщение твое важное.

Скрывшись в халупе, Ваня скоро вернулся — Фрунзе сказал: быть повнимательнее, выслать разведку. Велел поблагодарить Мемеда, подарить ему что-нибудь.

— Мне ничего не надо, — сказал Мемед. — Я получил кусок хлеба. И буду помнить его сорок лет. Лучшего подарка не бывает.

Выступили. Ваня вновь качался в седле, старался держаться рядом с Фрунзе… В шторм казалось Ване, что ничего более страшного уже не будет. Но теперь на горной дороге, на отчаянных скользких спусках, возле пожарищ стало казаться, что здесь в любую минуту может ударить огнем. А трусить нельзя. Надо быть начеку — местность незнакомая, неизвестная. Масса белогвардейцев — шестьдесят пять тысяч убежало сюда, рассказывал Кулага. «Спокойно, — говорил себе Ваня. — Держись».