Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Многие сняли чадру. Но еще есть — носят.

— Однако мы слышали, что с женщиной у вас обращаются нехорошо. Ее сделали общей. Не имеет права на личного мужа, подчиняется мужчинам по списку. Очень нехорошо!

— От кого вы слышали такое? Это сказки, придуманные зложелателями, ненавистниками и Турции, ее народов, и нас, соседей ваших, — жарко, всем сердцем отвечал Фрунзе. — Не так давно я выступал на съезде работниц Туркестана. Я сказал: дорогие делегатки, атаман басмачей Мадамин-бек, увидев однажды в Ташкенте женщину-сартянку без покрывала, воскликнул: «Будь это где-нибудь в Фергане, я убил бы ее на месте». Но Советская власть выступает против баев и ишанов, которые пустили подлую пословицу: «Если чему-нибудь суждено пролиться — пусть прольется сыворотка; если кому-либо суждено умереть — пусть умрет женщина». Против таких порядков выступает, когда в жены богачам продают шестилетних девочек… Я попросил делегаток помочь Красной Армии в Фергане… Я рос среди мусульман, видел мусульманок, — какие это чудесные, умные, ласковые люди. Вот история одной из них. В восемь лет она осталась сиротой, а родственники не приняли ее; двоюродный брат продал ее баю третьей женой. Девочку били у бая. Она переоделась мальчиком и убежала, сто верст шла пешком… Несколько лет, считаясь мальчиком, работала батраком, потом катала бревна на лесном складе, потом была пекарем. Никто не знал, что она — женщина. Иначе убили бы ее. Так было. А теперь Советская власть… При партийных комитетах у нас — женотделы. Для женщин открываются школы, учат грамоте, для них — лекции, концерты. В Туркестане уже двадцать женских артелей, много женских клубов. Четырнадцать туркменок — члены сельских Советов. Двенадцать узбечек — в Советах в Фергане…

Заговорил взволнованный мулла:

— Однако есть насилие над религией. Есть! Мы, слуги аллаха, осененные зеленым знаменем его, не признаем креста. Но мы против насилия коммунистов над крестом, когда, как рассказывают, длинную веревку с петлей закидывают на купол и, пригласив всех безбожников ухватиться за конец веревки, оскорбляя веру, срывают крест. Мы, которых считают дикими, не позволяем себе таких вещей.

Зал притих: что ответит русский? Да, трудно ответить. Пожалуй, не надо было задавать вопроса: гость в затруднении, не знает, что ответить… Нет! Не смутился, ответит… кивнул:

— Мы отвергаем насилие — над крестом ли, полумесяцем… Храмы есть красивые, богатые, это — народное достояние, бережем, не позволяем неверующим давать волю своим страстям и рушить. Религиозность же в последние годы особенно падает. Прихожане, как и весь народ, недовольны крестом, который осенял преступный царизм, избиение иноверцев, войну, скажем, против турок… А церковные земли — около трех миллионов десятин! — народу не отдавал! Вот народ и смеется над святошами-лицемерами, о которых и турецкая пословица говорит: «Где дверь мечети, не знает, а хвастается набожностью».

Послышался сдержанный смех. Фрунзе сказал:

— Не разрешая насилия, мы только говорим, что не признаем креста, как, впрочем, и других религиозных знаков. Мы учим человека полагаться на себя, а не на бога. Иной священник снимает рясу и идет руководить сельским хором или драмкружком…

Какой-то молодой человек прошептал: «Разумно!» — и замолк.

— Страшнее, когда не крест, а жизнь ломают, — продолжал Фрунзе. — Сегодня мы видели мертвую деревню Карадаг-кёй.

Ни один стул не скрипнул. Отвечал начгарнизона, тихо:

— Это совершается дикими отрядами: самовольно берут хлеб, конфискуют лошадей, уводят людей, казнят. Национальная армия этого не делает.

Врач Фикри взялся объяснить:

— В некоторые отряды попали и бывшие разбойники — эшкия. Раньше они скрывались в горах, грабили проезжих. После амнистии они спустились в долину, сдались властям. Как знающие горы и оружие, они стали жандармами, чтобы ловить бандитов. Но сознательности нет, есть прежние разбойники.

— Теперь боремся и с ними, — сказал каймакам. — Есть приказ Гази: судить за самоуправство.

Заговорили о дисциплине в армии.

— Ваш солдат сидит с командиром за одним столом. А как потом слушается? После обеда?

Фрунзе засмеялся:

— По-моему, вы уже заметили, что распоряжение командира исполняется моментально.

Фикри сказал:

— Нашему солдату тоже стало немного легче: офицер лучше относится. Сам Гази, когда жил у нас, скромно жил. В номере, где вы сейчас.

Характер Кемаля занимал Фрунзе с самого начала поездки и неотступно — начиная с Тифлиса, где вдруг отчетливым и живым предстало историческое дело кемалистов, Хавзинцы знали Кемаля в обычной жизни. Их наблюдения сейчас нужны были Фрунзе, который всю дорогу, в сущности, готовился к встрече с ним. Фрунзе жадно слушал хозяев.